Алкивиад и Гай Марций Кориолан - [26]

XLI(II). ЧТО МАРЦИЙ был прост и прям, Алкивиад как государственный человек лжив и неискренен, в этом не может быть никаких сомнений. Более всего его обвиняют в том, что он коварно устроил ловушку и обманул, как рассказывает историк Фукидид, спартанских послов и этим нарушил мир. Правда, он втянул государство в новую войну, но он же сделал республику сильною и страшною — союзом с Мантинеей и Арголидой, союзом, созданием его, Алкивиада. Но, по рассказу Дионисия, и Марций посредством хитрости возжег войну между римлянами и вольсками, оклеветав последних, когда они приехали в Рим посмотреть на игры. Еще гнуснее становится его поступок, если обратить внимание, что вызвало его. Не из честолюбия, не из-за политического соперничества, как Алкивиад, а просто для удовлетворения чувства мести, страсти, которая не чувствует, по выражению Диона, никакой благодарности, он нарушил мирное течение жизни во многих частях Италии и разрушил, из злобы к своему отечеству, множество ни в чем не повинных перед ним городов. Но и Алкивиад под влиянием гнева принес своим согражданам большие несчастия. Узнав, однако, об их раскаянии, он смягчился. Хотя они оттолкнули его от себя вторично, он все-таки не оставил без внимания ошибок стратегов, не бросил их на произвол судьбы, когда они находились в опасности благодаря своему невежеству, нет, он поступил с тогдашними полководцами, своими недругами, так, как Аристид с Фемистоклом, Аристид, который заслужил себе этим горячие похвалы, — он явился к ним и научил их, что следует им делать. Марций, напротив, мстил, во-первых, всему государству, хотя его оскорбило не все государство, если лучшая и самая влиятельная часть граждан считала себя обиженною вместе с ним и делила его горе; во-вторых, не тронувшись, не смягчившись многими посольствами и просьбами, которыми старались утишить гнев и раздражение одного его, он доказал, что возжег грозную, кровавую войну не для того, чтобы вернуться в отечество, снова быть между своими, но для того, чтобы погубить отечество, прекратить его существование. Разница между ними в следующем. Алкивиад перешел на сторону афинян вследствие козней спартанцев, из страха и ненависти к ним; Марцию не было оснований уходить от вольсков, которые ничем не оскорбляли его. Они сделали его полководцем и, дав ему власть, вполне доверяли ему. Не то было с Алкивиадом — спартанцы скорей злоупотребляли, нежели пользовались им: сперва он бродил у них по городу, затем очутился в лагере, чтобы в конце концов искать покровительства у Тиссаферна. Если Алкивиад льстил ему, то, конечно, потому, что не желал видеть окончательного падения Афин.

XLII (III). ЧТО КАСАЕТСЯ денег, известно, что Алкивиад несколько раз брал взятки и тратил их для поддержания своей роскошной и беспорядочной жизни, напротив, Марция полководцы не могли упросить принять то, что они давали ему в награду. Тем более ненавидела его чернь за его поведение во время волнений из-за долговых обязательств: народ считал, что он оскорблял неимущих не потому, что был корыстолюбив, а просто из желания глумиться над ними, из презрения к беднякам. В одном из своих писем Антипатр, сообщая о смерти философа Аристотеля, говорит: «Кроме других качеств, у него была способность привязывать к себе». Поступки, совершенные Марцием из прекрасных побуждений, не имели в себе ничего подобного и были неприятны даже тем, кому он делал Д0|бро, — они не могли примириться с его гордостью, спутницей уединения, как выражается Платон, и с его высокомерием, между тем как Алкивиад умел применяться к людям, с которыми ему приходилось иметь дело. Поэтому нет ничего удивительного, если все его подвиги приобретали известность, их встречали с чувством уважения к нему, благожелательно, и даже его проступки часто носили на себе печать какой-то привлекательности. Вот почему его много раз выбирали главнокомандующим и стратегом, несмотря на то что он много раз подвергал свое отечество большой опасности. Напротив, Марций потерпел неудачу в своем желании добиться консульства, хотя заслужил его своими многочисленными подвигами, мужеством и храбростью. Таким образом, первого сограждане не могли ненавидеть даже тогда, когда им приходилось терпеть от него зло, второго — были не в состоянии любить, несмотря на свое уважение к нему.

XLIII (IV). НАЧАЛЬСТВУЯ над войсками, Марций не сделал для республики ничего важного; ему удалось добиться успехов, только предводительствуя неприятелями, в походе против своего отечества; но Алкивиад не раз был полезен афинянам и как простой солдат, и как полководец. Одно его присутствие прикосило всегда поражение неприятелям и только в его отсутствие ложные обвинения против него одержали верх. Напротив, Марций был осужден римлянами не заочно. Вольски убили его, не прибегая к засаде, хотя и незаслуженно, несправедливо; но он сам подал благовидный предлог тем, что, в присутствии всех, не принял предложения о перемирии и, склонившись затем на просьбы одних женщин, не прекратил вражды и, продолжая войну, потратил понапрасну время, упустив из виду благоприятную минуту. Ему следовало бы отступить, склонив на свою сторону тех, кто ему верил, если уж он так высоко ценил их право. Если же он нисколько не думал о вольсках и подал повод к войне единственно ради удовлетворения чувства мести и потом прекратил ее, ему не следовало щадить отечества из-за своей матери, а пощадить отечество вместе с матерью: мать и жена его были только частью осажденной им столицы. Сурово отвергнуть мольбы от имени целого народа, просьбы послов и моления жрецов и затем снять осаду в угоду матери было не честью для матери, а позором для отечества, которое было спасено из чувства сострадания к одной женщине и из уважения к ее просьбам, как будто оно не заслуживало пощады само по себе. Милость эта может возбуждать к себе только ненависть, предстает поистине немилостивой, и в ней не было милосердия ни к одной из сторон: Марций отступил, не убежденный осажденными и не убедив своих товарищей по оружию. Виной всему этому его необщительный характер, его страшная гордость и высокомерие — качества, ненавистные народу сами по себе, в соединении же с честолюбием делающиеся совершенно невыносимыми, такими, с которыми нельзя примириться. Подобного рода люди не заискивают у народа, как бы не нуждаясь в доказательствах уважения с его стороны, но, не получив желанной должности, негодуют. Правда, ни Метелл, ни Аристид или Эпаминонд не льстили народу, не заискивали у него, но ведь они искренно презирали то, что народ мог дать им и отнять у них. За это их не раз изгоняли остракизмом, лишали должностей, осуждали по приговору суда, и все-таки они не сердились на своих неблагодарных сограждан, нет, они снова возвращали им свою любовь, если видели их раскаяние, и примирялись с ними, когда их призывали в отечество. Кто не желает льстить народу, не должен по крайней мере мстить ему; сильная досада вследствие неудачи говорит о сильном желании получить государственную должность.