Алкамен — театральный мальчик - [31]

— Да говори же, Фемистокл! — потребовал Ксантипп, который тяжело переживал нападки на своего друга. — Скажи хоть слово!

Фемистокл помедлил еще немного, затем поднялся, как зверь, который разминается, чуя запах дичи.

— Что же мне говорить? — произнес он. — Те, кто меня понимает, те, кто познал силу необходимости, те молчат... Аристида нет, нет льва, который мог бы доказать недоказуемое, а кричат здесь мелкие шавки, либо юнцы, либо персидские шпионы...

Члены Ареопага энергично протестовали, махали руками; пламя светильников колебалось.

— До сих пор, — возвысил голос первый стратег, — не я получал от спартанцев деньги, а мне приходилось им платить, чтобы они не покидали нас перед сражением.

Фемистокл протянул руку к военачальникам, как бы ища подтверждения, и те удрученно закивали головами: так, мол, верно.

— Послушайте меня, — почти умоляюще сказал стратег. — В последний раз послушайте! Я обращаюсь к тем, кто меня понимает, потому что к тем, кто не стремится понять и бубнит свое, к тем и нечего обращаться.

Присутствующие боялись шелохнуться.

— Царь Ксеркс ведет триста тысяч отборного войска, конницы и пехоты. Афинское ополчение, если даже мы вооружим всех, кроме рабов, составит не более тридцати тысяч. Каково же рассчитывать на союзников, вы знаете сами. Можем ли мы в таком положении помериться с врагами в открытом поле? Нет, нет, нет! — выкрикнул он с силой. — Враг пройдет по нашим трупам и возьмет город, завладеет не только алтарем — женами нашими, стариками и детьми завладеет! Нам что! Мы будем мертвы, нам будет все равно, а каково им будет влачить ярмо рабства и позора? Не станут ли они нас проклинать за то, что мы предпочли умереть, но не спасли их от злого жребия рабства? Что скажешь ты, Кимон, мудрый юноша?..

Кимон носком сапога рисовал на полу невидимые узоры.

— Есть другой выход. — Фемистокл высвободил из-под плаща руку, а затем и совсем сбросил плащ, чтобы свободнее жестикулировать. — Флот наш, хоть он и меньше, чем персидский, а в бою ему не уступает — это доказало сражение у мыса Артемисий...

Военачальники опять согласно закивали головами.

— Вывезем граждан на острова, войско посадим на корабли, потеряем Афины, зато спасем народ и войско.

Это была правда. Но настал час, когда правда пугает. Легко было весной рассуждать, где именно деревянные стены Паллады, которым суждено спасти город, а вот каково теперь обречь родину на гибель?

Тяжкие думы владели каждым. Мне тоже представилось, как варвары тащат в плен Мику, и мучат ее, и терзают юное тело...

— Боги, боги! — выкрикнул кто-то. — Неужели они не помогут?

Фемистокл усмехнулся и потупил глаза:

— Я надеюсь, что и боги нам помогут.

Каким он может быть разным и неожиданным! То глаза его мечут стрелы гнева, а руки вздымаются к небу, призывая олимпийцев в свидетели, а то, не успеет песок в часах пересыпаться, он становится спокойным, как летний ветерок, и только в словах его слышится колкая ирония.

— Прокормить триста тысяч варваров в нашей крошечной Аттике невозможно без подвоза с моря. Флот как раз и пригодится, чтобы лишить врага подвоза. К зиме они успеют сожрать и вытоптать все, а снова пахать и сеять некому, потому что у захватчиков всегда все господа. Вот тогда-то они и повернут конец назад и пойдут себе, побредут по разоренной ими же, голодной стране. А мы будем нападать, убивать, разить без пощады! — Рука Фемистокла, сжимая воображаемый меч, убивала и разила в воздухе. — Тем временем мы разрушим мосты на Геллеспонте, и ни один из этих трехсот тысяч не вернется домой! — торжествующе закончил он.

Все сокрушенно молчали; слышалось только потрескиванье фитилей в светильниках.

— Оракулов надо вопросить, оракулов! — жалобно сказал архонт-басилевс, ветхий старец, закутанный в теплую медвежью шкуру.

Все оживились — да, надо вопросить оракулов. Все вздохнули облегченно — явилась возможность переложить ответственность на плечи богов.

— Ну, как хотите! — Фемистокл блеснул глазами. — Призывайте назад Аристида, принимайте его план. Сражайтесь, гибните под стенами, но знайте: тогда погибнет уже все и ничего нельзя будет спасти и вернуть назад... Да и войска вам все равно не хватит, — прибавил он, чувствуя колебания старцев. Последний аргумент бросил, как меч на чашу весов. — Придется вам всех рабов отпустить на свободу, вооружить и поставить среди гоплитов — больше выхода нет.

Сердце мое екнуло: вот оно, начинается! Недаром, значит, меня сюда пригласили, хотя я еще и не знаю для чего.

А в зале все зашумели, заорали, замахали руками. Архонт-басилевс приставил к уху ладонь трубкой и переспрашивал:

— Что он сказал? А, миленькие, что он сказал?

Ксантипп вскочил, подбежал к Фемистоклу:

— Только не рабов, только не рабов, ведь это всему конец!

Фемистокл усмехнулся:

— Давайте тогда созовем народное собрание, быть может, оно сумеет выбрать путь...

Вновь послышался скрипучий голос архонта-басилевса. Старец говорил как бы сам с собой, размышляя, а все прислушивались к его речам. Еще бы — ведь ему более ста лет и юность его прошла при мудром Солоне.

— Ареопаг сама богиня Афина основала. И что ты сказал здесь о народном собрании, молодой человек? Здесь собрались самые богатые и знатные, потомки богов. Им и решать судьбы города, а не каким-то горлопанам, которым нечего терять и нечего беречь.