Алиса в Стране Советов - [6]

Непослушными пальцами Буре извлёк из бумажника вдвое и тоже на обряд отчинил:

— Ты не скупись, Тимофей, «карлики» доприложат. — Ох-хо-хо, грехи наши, — и Данилу перекрестил: — Получил-таки бедняга землю в вечное пользование… Аминь!

Клеинский уехал встречать жену на вокзал, и домой потратчики возвращались пешком. Иван жил на Трубной, Буре — на Сретенке, так что им было по пути.

На дворе непогодило. С неба валила запоздалая снежная крупа, и перебравший изрядно Буре двигался с остановками, шумно отпырхивался и задирал голову, подставляя лицо холодным колючкам. Оба молчали.

На углу Сретенки и Колхозной, где над зданием универмага на синем жернове соблазнительным ятаганом поблёскивала в сиянии букв бесстыжая осетрина: «Вкусно, питательно, купите обязательно!», Ивана наконец прорвало:

— Н-ну карлики… сволочи… шутя угробили человека! — Буре скептически усмехнулся, покачал больной головой:

— Ипсо факто, юноша, Данилы умерли далеко в позадавешнем…

— То есть??

— То есть когда обманулись, пошли за теми, для кого земля просто шар, мировая окружность на потребу эксперимента, друг мой, — в миноре, усугублённом выпитым, проговорил Буре. — И на обломках самовластья, взамен пленительного счастья, — обломки собственной сохи.

— Вы бы того, потише, — предупредил Иван.

— О да! Тсс, тсс… Электрификация плюс конфискация, — неловко пошатнулся Буре. — П-подай-те мне эл-лектрический стул!

— Ну вы уж совсем, Каллистрат Аркадьевич…

— До основанья! — неприязненно отмахнулся перчаткой от электрической осетрины Буре. — Что наша жизнь? Икра… «Шато-и-кем». Тот станет всем… До основанья! А что затем?

— Баиньки, Каллистрат Аркадьевич, вам пора баиньки, — сказал Иван. — Вам ли на жизнь жаловаться?!

— О чём вы, сударь?! — стал на дыбки Буре. — Да, по недоразумению, я… эм, простой советский Кочубей и на мне… эм, брюки от Пифагора. Но это же парс про тото и, пардон, непременно подмоченные. И в заседании, и в «Авроре», и в баиньках-баиньках. Поймите, друг мой, враги, уклоны, вредители — кончились. Исчерпались. И я задержался, как последняя курица на обнищалом дворе — вот-вот зарежут…

— За что? — неуверенно усомнился Иван. — Не понимаю, чего вы конкретно боитесь?

— При чём тут «конкретность», — сбавил шаг Буре. — Страх в нашем любезном отечестве — это не реакция на живую опасность, а состояние души. И обоснованное. Один мой клиент на людях обозвал «городскую» булку первоимённо — французской, и бон вояж — загремел в космополиты… Сухари ему теперь «булочка».

— В космополиты вас не возьмут, — успокоительно заверил Иван. — Вы же на процессах защищаете исключительно бытовиков.

Буре зарделся и даже несколько протрезвел:

— А что взамен предложите, сударь? Веру Засулич? Так к ним ни до, ни перед пиф-паф никого не пускают. Да, я адвокатирую «карликов». Но перед кем? Перед зверской машиной, готовой сожрать даже резинку, на коей собственные «ночь шахтёра» держатся. О да, «карлики» несомненно ловчат! Так ведь нынешний нэпишко — это часы с некогда сломанным механизмом, где стрелки теперь надо крутить вручную, подмазывая попутно сломщиков: этому дала… этому дала… Они и хваты и меценаты невольные.

— Сегодня ресторан показал, чем их «меценатство» кончается, — сказал Иван несговорчиво.

— К чёрту! Мне надоело быть их заводной куклой.

— А призовые? А горячо любимый вами миндаль «Метрополь»? А брюки от Пифы? — съязвил Буре. — Куда от этого денетесь?

— В зависимости от расположения звезды Сириус, — привычной формулировкой отговорился Иван.

— Че-пу-ха! — произнёс Буре. — Вы неостановимый игрок, Ванечка. Будь то футбол, биллиард, бега — вы ловец удачи, успеха, замешанного на риске. И знаете почему?

— Покамест нет, — сказал Иван.

Буре взял Ивана за локоть и пониженным голосом проговорил:

— Да потому, сударь, что интуитивно догадываетесь, что обитаете в мёртвой зоне, где нет ни разумных следствий, ни ясных причин.

— Ну, вы прямо до срока меня на кладбище, — усмехнулся Иван.

— А хоть бы и так! — упёрся с пьяным упрямством Буре. — Его ведь именно и нельзя «улучшить». Можно лишь расцветить, украсить наглухо мрамором а-ля метро и золотыми скрижалями замогильных истин. Но они-то как раз вам не светят. Нет! И, отвергая их, вы, как игрок, надеетесь на вспышку мифической звезды Сириус. Мечетесь. Ждёте случая. И чего доброго, впрямь в институт подадитесь.

— А почему бы и нет? — защитился Иван. — Чем плох, в смысле Сириуса, международный?

— Чур! Чур!! — загородился руками Буре. — Это же прямой путь в шпионы…

— Здрасте, Каллистрат Аркадьевич!..

— Да нет, скорее до свидания, Иван Алексеевич!.. Разве вам неизвестно, чем кончается у нас связь с иностранцами? Моя свояченица, дура, губы бантиком, сподобилась с иноземцем в Большой на «Лебединое», да так с «Лебединого» и отправилась в декольте в Салехард. Ипсо факто, и не за что больше! Ни слова кроме «бонжур» и «капут» ни знала. А при вашей дерзости, да ещё изучение языков… Нет, в наше смутное время Бог даровал вам ноги. Вот и бегите от неприятностей. Гоняйте мяч!

— Всю жизнь или до раннего склероза? — осведомился сухо Иван.

— У спортсменов не бывает склероза, — наставляюще отклонил Буре. — Только они, ну и, конечно же, гепеушники пышут у нас неподдельным здоровьем. В силу особенности устройства голова у них никогда не болит.