Алина: светская львица - [25]

— Пойдемте! Вам здесь, вижу, нехорошо, — сказал возле меня его голос раздраженно и повелительно. Я чуть было не протянула руку ему машинально, — но испугалась не своей ошибки, а его глаз. Они были белые, бешеные… Натали вся затрепетала.

Он резко раздвигал толпу, ведя жену к выходу.

— Каков?!

Этот вопрос задала женщина, и, наверное, только женщина сумела б вложить в него столько ненависти и злорадства.

Я тотчас взглянула на ту, что так тихо и торжествующе выдохнула возле меня сие торжествующее «Каков?!» Это была мадам Полетика! В синем, необычайно ей шедшем платье, вся вытянувшись (о да, она была то самое выражение: «натянута, как струна»!), она смотрела вослед Пушкиным с какой-то странной — возникавшей и снова гаснувшей — и одновременно очень долгой улыбкой. Ее губы показались мне краснее, чем у Базиля.

Я ничего не могу понять. Право, Натали ведет себя так, точно она и впрямь виновата в чем-то. Начинаешь думать об ее характере пристально и тревожно».

Глава девятнадцатая

— Вот, без меня ты такое не увидала б! — сказала Жюли еще в карете…

Они поднялись на истоптанное крыльцо и вошли в вестибюль, показавшийся Алине темным и грязноватым. Какой-то испитой, стеклянно-седой старичишка снял с них шубы. Дамы взошли по лестнице, которую во втором часу дня мела горбунья в пегом салопе.

Они прошли две обширные гостиные. Везде — по углам, на столах и подоконниках — громоздились тарелки, бутылки. В одном месте на розовом штофе обоев темнело несколько пятен. Однако картины, статуи, вазы, в почти безвкусном обилии украшавшие эти покои, были даже на первый взгляд драгоценны.

— Я не взойду к нему без доклада, — сказала Жюли, повернувшись к Алине. — Мало ли что…

Однако слова эти были только предупрежденьем подруге. Жюли решительно распахнула высокую дверь, расписанную в манере помпейских фресок красным, желтым и голубым.

Запах сильных сигар, духов и винного перегара перехватил Алине дыхание.

Комната была большой и темной. Три полосы зимнего тусклого неба едва светлели меж бархатных темно-бордовых складок. Три стены были увешаны оружием всех форм и цветов, одну стену до потолка покрывали консоли, на которых белели, золотились, чернели бюстики, маски, какие-то стройные кубки, — от всего этого несло тленом глубокой древности.

В сумраке Алина не вдруг увидела человека на широкой тахте, под целым лесом косматых восточных копий. Он приподнял голову, заметил Алину и тотчас встал, запахнув халат. Мелькнувшая рубашка все ж обтянула внушительное брюшко.

— Друг мой, — обратилась Жюли к Алине. — Вот это и есть тот несносный Бришка! Теперь же ты сама видишь, какой он урод и в каком хлеву он обитать изволит!

Алина смутилась. На нее смотрел человек с золотокудрявой головой Аполлона, — однако ж Аполлон этот был с похмелья…

Видно, «Бришка» не сразу понял, кто перед ним. Наконец он поклонился глубоко, но как-то развязно.

— Нет, ты конченый человек! — говорила меж тем Жюли, обходя внимательно комнату и заглядывая за ширмы. — Я нарочно привезла сюда мою Алину (кстати, урожденную графиню Головину), чтобы показать ей тебя во всем блеске твоих дарований. Господи! У тебя вчера опять «веселились»!..

— Извини, забыл тебя пригласить, — буркнул Брюллов и обратился к Алине сладко-любезно. — Мадам, я тронут вашим вторженьем! Только не просите писать с вас портрет, — кисть моя переврет вашу прелесть.

Алина тотчас же покраснела: все знали, что Брюллов не пишет портретов женщин, которые ему не нравятся. Так, он отказал Натали Пушкиной и самой — страшно сказать! — самой даже императрице!

— Ты дурак! — отрезвила его Жюли. — Мадам Осоргина ни о чем тебя и не просит. Я сама настояла на этом визите, потому что мне одной ездить в твою берлогу скоро уж станет страшно…

— Могут не так понять, — парировал тотчас «Бришка». — Однако ж, мадам, не смейте сердиться на дурака и не ищите так упорно вещественных доказательств!

— Ах ты, дурак, дурак! — рассмеялась вдруг Жюли очень звонко.

Она встала посреди комнаты, протянула обе руки к своему «Бришке», — и он вдруг сделал шаг к ней! Взаимные колкости едва не кончились поцелуем. Впрочем, Брюллов вспомнил тут об Алине и предложил дамам пройти в свою мастерскую.

Мастерская Брюллова оказалась огромной залой с пятью полукруглыми окнами и несвежими белыми шторами на них. Две печи в разных концах залы едва справлялись с холодом; строительный запах красок и скипидара; огромный диван, весь в бронзовых мечах и венках, — скорее, ложе древнего полководца; шестиугольный восточный столик с кальяном подле. На стенах — картины, рисунки без рам; возле одной из печей — подрамник с огромным холстом, на котором пока едва намечены углем контуры башен и каких-то бородачей. По заказу императора Брюллов писал «Осаду Пскова», — скучный сюжет, по его словам.

— Это он не сдается, — шепнула Жюли. — Я ведь наказываю его тобой!

— Но, милая… — возразила Алина. — И часто приходится его так пороть?

— Я тебе после все расскажу! — пообещала Жюли, улыбнувшись весьма лукаво.

Впрочем, милые вовсе уж помирились и приметно стали забывать о гостье, оставив ее наедине с папкой его акварелей, забавных и очень уж шаловливых.