Алиенист - [184]

— Ага, я смотрю, Морган сегодня привел с собой супругу. Подозреваю, что какой-нибудь несчастной актриске придется сегодня обойтись без бриллиантового браслета, а то и парочки. — Я перевел взгляд на беспокойное море голов в партере. — И куда, скажите на милость, они думают запихнуть всех, кто остался снаружи? В оркестровую яму?

— Будет чудом, если нам вообще удастся что-нибудь расслышать, — рассмеялся Крайцлер. Его смех несколько озадачил меня: обычно его не веселили подобные веши. — Ложа Асторов так забита, что обрушится, того и гляди, а ребята Резерфорда уже успели нализаться так, что едва стоят!

Я извлек из кармана раздвижной театральный бинокль и принялся осматривать другую сторону «Подковы».

— Нет, вы только полюбуйтесь на этот курятник в ложе у Клюзов… — сказал я. — Вряд ли эти барышни пришли сюда послушать Мореля. Скорее открыта охота на богатых мужей, а?

— Хранители общественного уклада. — Крайцлер со вздохом обвел рукой зал. — При полном параде и чудо как хороши!

— Вы в эксцентрическом настроении, Ласло, — сказал я, окинув его недоумевающим взглядом. — Вы, случаем, сами не пьяны?

— Я трезв, как судья, — был мне ответ. — И даже более того, ибо вряд ли хоть один из присутствующих здесь судей трезв. И позвольте упредить ваши заботливые расспросы, Мур, рассудка я тоже не потерял. Ага, вот и Рузвельт! — воскликнул он и энергично помахал Теодору, после чего заметно поморщился.

— Как рука? — поинтересовался я. — Все еще беспокоит?

— Временами, — ответил Ласло. — То был не самый удачный выстрел. Придется обсудить его с тем человеком… — Он осекся, посмотрел на меня, неестественно улыбнулся и закончил: — …когда-нибудь. А теперь скажите мне, Джон, где сейчас остальные члены отряда?

Я все еще чувствовал пресловутую заботу о душевном здравии моего друга у себя на лице, но последний вопрос пришелся кстати: я пожал плечами и выбросил это из головы.

— Отправились вместе с детективами на мост Хай-Бридж, — ответил я. — Чтобы успеть занять позиции.

— Хай-Бридж? — подчеркнуто переспросил Крайцлер. — Стало быть, они ожидают, что все случится в башне Хай-Бридж?

Я кивнул:

— Именно так мы и предполагаем.

Его глаза, до сей поры быстрые и наэлектризованные, положительно сверкнули от возбуждения.

— О да, — промурлыкал он, — разумеется. Это единственное другое разумное решение…

— Другое? — переспросил я. Тряхнув головой он торопливо ответил:

— Неважно. Вы не рассказывали им о нашем соглашении?

— Я сообщил им, куда направляюсь, — ответил я несколько виновато. — Но не сказал, зачем именно.

— Превосходно, — подвел итог Крайцлер, откидываясь на спинку кресла с весьма довольным видом. — В таком случае, Рузвельту неоткуда узнать…

— Узнать что? — немедленно спросил я, чувствуя, как во мне нарастает знакомое ощущение, что я зашел совсем не в тот театр, да еще и посреди спектакля.

— М-м? — протянул Ласло, будто бы не сознавая моего присутствия. — Ах да… Я потом все объясню. — Вдруг он показал рукой на оркестровую яму. — Превосходно! Зайдль уже здесь.

К дирижерскому пульту действительно выходил длинноволосый мужчина с благородным профилем — Антон Зайдль, некогда личный секретарь Рихарда Вагнера, а ныне — прекраснейший дирижер Нью-Йорка. Его римский нос украшало изящное пенсне, которому неким манером удавалось не слетать от энергичных телодвижений, так характерных для стиля этого дирижера. Зайдль одним своим видом внушил себе уважение оркестра, а когда обернулся к залу, скользя по рядам строгим взором, множество светских болтунов затихли и преисполнились робостью. Но лишь погас свет и Зайдль одним движением обрушил на зал могучую увертюру «Дон Жуана», возня и шум в ложах принялись нарастать снова и вскоре стали просто невыносимы. Крайцлер, между тем, продолжал внимать музыке с безбрежным спокойствием.

Следующие два с половиной акта Ласло продолжал стоически выдерживать откровенно хамское отношение публики к этому музыкальному мираклю, сохраняя прежнюю загадочную невозмутимость. Морель, как всегда, был безукоризнен и в пении, и в актерской игре, а его партнер — Эдуард де Реске, певший Лепорелло, — был просто божественен. Единственной наградой им были весьма скромные аплодисменты и назойливая болтовня в зале. Церлина в исполнении Фрэнсис Савилль была подлинным совершенством, хотя даже ее дарования не хватило, чтобы утихомирить пьяных резерфордовцев, которые все время орали ей комплименты, словно танцовщице из среднего кордебалета где-нибудь в Бауэри. В антрактах публика распоясывалась окончательно, походя на огромную бесноватую стаю диких зверей, сверкающих бриллиантами, а когда Витторио Аримонди, певший мертвого Командора, принялся бить в дверь Дон Жуана, меня уже настолько переполняло раздражение, что я окончательно возненавидел всех и совершенно не понимал, зачем Крайцлеру понадобилось меня сюда тащить.

Но вскоре я получил ответ. Как только Аримонди замер на сцене мрачным изваянием, направив каменный палец на Мореля, а Зайдль довел оркестр до такого могучего крещендо, какого я, пожалуй, и не слыхивал раньше даже в «Метрополитен», Ласло тихо поднялся, глубоко и удовлетворенно вздохнул и коснулся моего плеча со словами: