Алиби - [26]

– На той стороне Площади? Что-то я раньше там ничего не замечал, – уже прочитав вывеску, сказал Горошин, опять вопросительно посмотрев на Пера.

– Сейчас все спасаются. Хотят получить пропуск в новое Двухтысячелетие, – начал Пер. – Получат не все, – продолжал он. – Но они этого не знают. И идут. Скоро там будет не протолкнуться, – договорил он, что-то явно утаивая. Но чувствовалось, что информацией он владеет в полной мере.

– А если пространней, – сказал Горошин, обращаясь к Перу.

– Да, подробней, – раздался нетерпеливый голос Филимона.

Лицо Филимона было сосредоточено, казалось, только на том, чтобы услышать ответ.

– Так ведь все знают, – отозвался Пер. – Только что закончилось Двухтысячелетие. В космическом выражении – один месяц. Это что-нибудь для всех нас значит? – спросил Горошин.

Пер кивнул.

– Исторические, социальные и даже биологические процессы завершают очередной круг, – пояснил Пер. – Потом все сначала. В новых координатах. А пока длится безвременье, происходят разного рода катастрофы. Обостряются противоречия, разногласия между людьми. Отсюда совсем недалеко до социального взрыва.

– А где это написано? – спросили рядом. Горошин понял – это был Филимон.

Но к нему не обернулся.

Пер на вопрос Филина не ответил.

– Когда лет сто назад, – снова заговорил Пер, – Кьеркегор предсказал нашествие варварства, а Ницше возвестил о рождении нового человека, кто-то этому верил, кто-то – нет. Но этот человек появился, когда еще грохотали пушки Первой Мировой Войны. И главный вопрос тогда был – сможет ли человечество выжить. Не сметет ли новый человек старого. И вот за время межвоенного двадцатилетия вошла в жизнь и начала развиваться новая раса людей. Так, Федор Успенский утверждает, – немного помедлил Пер, пристально глядя на Горошина, стараясь понять, знает ли тот чтонибудь о Федоре Успенском.

– Это еще дореволюционный ученый, – вспомнил Горошин.

– Во время революции ему было почти семьдесят. Об этом я читал. Так вот. Успенский утверждает, – продолжал Пер, – Что на всей планете, независимо от расовых, национальных, религиозных, социальных и других различий, формируется новая, шестая, человеческая раса. Это – труднопостижимая мистерия, как всё в Мироздании. Долгое время эти новые люди – священники и рабочие, солдаты и клерки, хирурги и журналисты жили по всему миру в одиночку, разделенные пространством, непониманием, неприязнью. Но еще более непостижимой стала тайна вызревания в этих людях сознания, что они есть и должны встретиться. И то, что будет происходить на Земле потом, будет происходить совсем по-другому. На более высоком уровне. А массовый человек станет личностью.

– Так ведь этот «массовый» просто возьмет и причислит себя к новому человеку, – сказал Филимон. – Будет он там изменять себя и свое сознание, как бы не так.

– Конечно, – отозвался со своей скамейки Бурмистров, который давно уже вслушивался в разговор. – Я уже видел. Вон там, над рекой, какойто плот строят. Говорят, новый ковчег. Спасаться, что ли, будут? – с непониманием произнес Бурмирстров.

– Строят-то они, строят. Да ведь неизвестно, есть ли сама возможность спасения? – с сомнением сказал Пер. – Но пока дорога открыта всем. Все зависит от самого человека. Если он выбирает разум, рационализм, ответственность за то, что происходит, и будет происходить на Земле, он открывает себе дорогу в Ковчег. Если он остается массовым, он лишает себя надежды.

– Интересно, что же победит в человеке? – неожиданно подала голос Маша.

– Я так понял – выбора нет. Исход борьбы между новым и старым предрешен? – спросил Филимон, слегка перебив Машу.

– Да, это так, – отозвался Пер. – Ибо человек есть всего лишь орудие высшего разума. И два человека – Новый и Старый – никогда не посмотрят друг другу в глаза, потому что каждый найдет в глазах другого непонимание.

– Значит ли это, что то, о чем здесь только что говорили, и есть конец Света? – спросил Пера Горошин.

– Не света, а старого Двухтысячелетия, в конце которого обыкновенно происходят гигантские катастрофы. Последняя из них была – погружение Атлантиды, – заключил Пер И все эти люди, как вы утверждаете, направляются в Бюро Пропусков? – всё ещё постигая смысл сказанного, спросил Пера Горошин.

– Именно, но чтобы получить пропуск, им надо сделать свой выбор, – умолк Пер.

– Должен вам сказать, – снова заговорил он, – все эти процессы идут не только у вас. Они идут по всему миру. Я только что из Берлина. Там, на Александр – платц – то же самое. Собираются группами, что-то обсуждают, кого-то обвиняют, устраивают демонстрации. А путь один – в Бюро Пропусков, – договорил Пер. – Всё должна решить готовность каждого к изменениям в себе.

– Вы слышите Гул? – еще раз воспользовавшись паузой, спросил Пер, – всюду несмолкаемый Гул. Везде люди, будто штурмуют какую-то гору. Но пока им это не удается. Потому, что, прежде всего, надо взять гору каждому в самом себе.

– Теперь, кажется, и я слышу Гул, – неуверенно сказал Горошин, вспомнив, как его отец, Андрей Николаевич Горошин, рассказывал ему о каком-то Гуле, который он впервые услышал, когда в восемнадцатом вернулся из Голдапа в Россию. Правда, тогда говорили, что в четырнадцатом сошел на Землю Антихрист, и это многое объясняло.