Алиби на выбор. Сицилийский клан - [33]

— На ком?

— Как это на ком? На Аньезе Агостини, конечно!

— Синьор инспектор, вы, вероятно, знаете поговорку: одну потеряешь, десять других найдешь.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Амедео Россатти, подумайте хорошенько, прежде чем ответить: вы смеетесь надо мной, да или нет?

— Я бы никогда не позволил себе, синьор!

— И правильно поступаете. Если, как вы утверждаете, вопреки всеобщему мнению, Аньезе Агостини вас особенно не интересовала, почему же вы избили Эузебио Таламани так сильно, что он потерял сознание и остался лежать на земле?

— Я?

— Да, вы!

— Я и не прикоснулся к Таламани.

— Что?

— Повторяю, синьор инспектор: я и пальцем не тронул Таламани.

— Но послушайте, несчастный! Мэтр Агостини присутствовал при вашей драке!

— По его словам!

— Вы намекаете на то, что он лжет?

— А почему бы и нет?

— С какой же целью?

— В Фолиньяцаро любой вам скажет, что он меня ненавидит, потому что я встречался с его дочерью.

— По вашим словам, вы не любили эту молодую особу?

— Можно подумать, что встречаются только с теми, кого полюбили навеки!..

Амедео мысленно попросил прощения у своей Аньезе за это предательство.

— Значит, вы выбрали такой способ защиты? Он ни к чему не приведет, уверяю вас, так как у меня в кармане письменные показания синьора Агостини!

— Ну что ж! Выходит, мы в равном положении: его слова против моих!

— Его приводили к присяге!

— Меня тоже.

Раздраженный Чекотти начинал понимать, что пустая формальность, как ему казалось сначала, перерастает в трудноразрешимую проблему. Он не мог обвинить Россатти в убийстве и увезти его в Милан на основе одних только показаний мэтра Агостини. Нужно было снова приниматься за расследование и искать свидетелей привязанности Амедео к Аньезе и ненависти, которую он испытывал по отношению к сопернику.

— Если вы воображаете, что сумеете выпутаться таким путем, то вы ошибаетесь!

— Выпутаться откуда?

— Из истории, в которой запутались.

— В которую вы меня впутали, синьор инспектор! На основании голословного обвинения ревнивого отца вы отправляете в тюрьму капрала карабинерских подразделений… Я совсем не уверен, что ваши действия по отношению ко мне будут одобрены в высших сферах!

* * *

В то время как разворачивался этот словесный поединок, дон Адальберто зашел к синьорине Карафальда, старой деве, заведующей маленьким почтовым отделением в Фолиньяцаро. Он очень любезно с ней заговорил, что не могло не удивить пожилую даму, давно знакомую с его далеко не мягким характером.

— Джельсомина, я знаю, как ты привязана к церкви и предана ее служителю. Именно во имя церкви я хочу попросить тебя о большой услуге…

— Если я смогу вам ее оказать…

— Несомненно, дочь моя, несомненно, тебе понадобится только чуточку доброй воли. Так вот: я полагаю, что из Фолиньяцаро совсем немного писем уходит каждый день?

— Совсем немного, падре.

— А ты случайно не записываешь адреса отправителей?

— Обязательно, падре. Во-первых, потому что их так мало, а во-вторых, на случай жалоб. В большом почтовом отделении это было бы невозможно, но здесь…

— И эти адреса, Джельсомина, славная моя Джельсомина, куда ты их записываешь?

— В специальную тетрадку.

— Джельсомина, милая дочь моя, мог бы я заглянуть в эту тетрадку?

— Дело в том, падре, что это запрещено!

— Дитя мое, неужели ты в самом деле думаешь, что существует нечто запретное для Господа Бога, чьим представителем в Фолиньяцаро я являюсь?

В сердце старой барышни началась жестокая борьба между привязанностью к церкви и привычным послушанием по отношению к властям. С присущим ему хитроумием дон Адальберто постарался склонить чашу весов в свою сторону.

— Послушание властям — это доброе дело, почтенное дело, но в конечном итоге оно может принести только небольшую пенсию, тогда как послушание Богу обеспечивает вечную жизнь в раю!

Джельсомина нашла аргумент в высшей степени убедительным и приняла решение в пользу будущих благ.

— Но ведь никто об этом не узнает, падре, не так ли?

Дон Адальберто сделал вид, что он шокирован.

— Джельсомина!.. Открыть эту тетрадь — для меня то же самое, что выслушать исповедь людей, чьи имена здесь записаны.

Она пошла за тетрадкой.

— Только знаете ли, падре, здесь не всегда указано имя отправителя.

— Не имеет значения! У нас не так уж много людей, умеющих писать…

В то время как синьорина Карафальда следила, не покажется ли какой-нибудь посетитель, священник знакомился, удовлетворенно ворча, с корреспонденцией, отправленной из Фолиньяцаро за последние шесть месяцев. Он быстро с этим справился, закрыл тетрадь и, прежде чем вернуть ее законной владелице, заявил:

— Со своей стороны, Джельсомина, забудь о моем посещении… Мы одни, ты и я, будем знать о том, что мы тайно потрудились во славу Господа или, по крайней мере, Его учения.

— Аминь.

— Джельсомина, я горжусь тобой. В следующий вторник я бесплатно отслужу панихиду по твоей покойной матери. При жизни это была славная женщина, и я уверен, что теперь ее место среди избранных. Сверх того я поставлю свечу за восемь лир в память всех усопших Карафальда.

Вне себя от благодарности, Джельсомина всплеснула руками.

— О, благодарю, падре.

— Услуга за услугу… А восемь лир?