Алиби на выбор. Сицилийский клан - [29]

— Я уже скоро сорок лет как занимаюсь своей профессией, синьор инспектор, но никогда еще не арестовывал невиновного. Не надейтесь, что я начну это делать теперь, даже для того, чтобы угодить вам!

— Речь идет не о том, чтобы мне угодить, синьор, но об исполнении вашего долга, а ваш долг требует, чтобы вы арестовали убийцу Эузебио Таламани!

— Да, когда я буду знать кто он!

— Вы прекрасно знаете, что это Россатти!

— Значит, вы обвиняете меня во лжи?

Чекотти помолчал, понимая, что следует изменить тон.

— Посмотрим на вещи более спокойно, синьор. Я понимаю, что вы опечалены необходимостью арестовать одного из ваших людей, это нормально, это человечно… Но ведь Россатти любил Аньезе Агостини… Мысль о ее предстоящем браке с Таламани приводила его в ярость. Классический случай убийства из ревности.

— У нас в Фолиньяцаро, синьор, не убивают из-за таких вещей. Мы здесь добрые католики.

— Однако страсть…

— У нас находят облегчение в криках. Во всей Италии нет таких мощных голосов, как у наших женщин, не говоря уже об их репертуаре, который, по мнению знатоков, не имеет себе равных.

— Был бы рад вам поверить, но мэтр Агостини ведь почти присутствовал при этом убийстве!

— Судебные ошибки часто совершаются из-за таких «почти».

— Ну, хорошо… Я вижу, что вы отказываетесь оказать мне содействие!

— Я отказываюсь участвовать в несправедливости.

— Я это предвидел! Вернувшись в Милан с арестованным, я буду вынужден написать суровое донесение на ваш счет, синьор.

— Вы поступите так, как найдете нужным, синьор инспектор.

Чекотти не был готов к конфликту со своими обычными помощниками, карабинерами. Он не сомневался, что комиссар Рампацо, который терпеть не мог осложнений, будет очень недоволен и что это может ослабить впечатление от его удачи. Он сделал последнюю попытку:

— Скажите, синьор, мнение нотариуса вам безразлично?

— Абсолютно!

— Почему?

— Потому что меня не интересует мнение человека, продающего свою дочь.

— Позвольте мне подчеркнуть, что это вас не касается.

— Позвольте вам напомнить, что это говорите вы.

Маттео ясно почувствовал, что наткнулся на стену и что довольно простое дело, которое могло быть урегулировано в течение нескольких часов, грозило серьезно осложниться по вине толстяка-карабинера. Внезапно ему пришла в голову мысль, показавшаяся ему блестящей:

— Ведь вы сказали, синьор, что жители Фолиньяцаро — добрые католики?

— И я это охотно подтверждаю.

— Значит, если ваш священник посоветует вам оказать мне помощь в деле задержания Амедео Россатти, пойдете вы на это?

— Мне никогда не приходилось, даже ребенком, ослушаться дона Адальберто.

Чекотти сразу почувствовал, как с него сваливается огромная тяжесть. Он встал:

— В таком случае можете готовить камеру, чтобы запереть убийцу.

Маленькие глазки Тимолеоне совсем скрылись в жирных складках, которые при улыбке разбегались по его лицу.

— Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, синьор инспектор.

* * *

Донна Серафина подозрительно разглядывала посетителя, которому только что открыла дверь. Он не показался ей антипатичным, но все новые лица внушали ей опасение. Она была недоверчивой по природе.

— Что вам угодно, синьор?

— Побеседовать с падре, если возможно.

— Вас как зовут?

— Маттео Чекотти. Я полицейский инспектор.

Экономка проворчала что-то невразумительное. Слово «полицейский» совсем ей не нравилось. Она испытывала к нему отвращение, укоренившееся в ней давно, еще в те времена, когда ей случалось воровать фрукты в садах и она пряталась от сельского полицейского.

— Я поднимусь к нему и спрошу, может ли он вас принять.

И она закрыла дверь перед носом инспектора. Он почувствовал себя обиженным, а его симпатии по отношению к Фолиньяцаро и его обитателям отнюдь не возросли.

— Эй! Парень!

Маттео завертел головой, чтобы удостовериться, что это обращение относится к нему.

— Обратите ваши взоры к небу, молодой человек!

Чекотти поднял голову и увидел бледное лицо дона Адальберто в ореоле белоснежных волос.

— Что вам нужно?

— Вы местный священник?

— А кто я по-вашему? Папа римский?

— Хорошо… Могу я с вами поговорить?

— О чем?

Этот странный диалог между небом и землей привел инспектора в замешательство. Было совершенно очевидно, что в Фолиньяцаро мало интересовались законом и его служителями!

— Это конфиденциальный разговор…

— Вы хотите исповедоваться?

— Нет, нет! Что за идея!

— Для священника самая нормальная, молодой человек, и позвольте вам сказать, что невозможно исповедоваться слишком часто! Так вы решитесь, наконец, сказать мне, что вам нужно?

— Это по поводу убийства Таламани. Я полицейский инспектор.

— А я к этому какое имею отношение?

— Как раз об этом я и хочу с вами поговорить.

— Вы, однако, упрямы. Ладно, я спускаюсь… хотя людское правосудие мало меня интересует!

Нищенский вид кухни, куда он вошел, внушил Чекотти какое-то чувство уважения. Дон Адальберто указал ему на стул и извинился:

— Мне нечего вам предложить.

— Я думал, что жители Фолиньяцаро очень благочестивы.

— Ну и что из этого? Это не делает их более богатыми, совсем напротив! Я слушаю вас.

Полицейский рассказал о трудностях, с которыми он столкнулся, и объяснил, что нуждается в помощи падре, для того чтобы убедить начальника карабинеров оказать ему содействие. Краткий ответ священника прозвучал, как щелканье бича: