Али и Нино - [54]

Я больше не в силах был слушать это.

— Отец, Азия погибла, — сказал я, подходя к рулю, — наши друзья пали на поле боя, мы лишились дома. Гнев Аллаха обрушился на нас, а ты говоришь о челекенских змеях.

Лицо отца осталось по-прежнему спокойным. Он прислонился к мачте и взглянул на меня.

— Азия не погибла, — проговорил он после долгого молчания. Изменились лишь ее границы, причем изменились навечно. Теперь Баку уже принадлежит Европе, и это не случайно. Ведь в Баку не осталось больше азиатов.

— Но ведь три дня я защищал Азию пулеметом, кинжалом.

— Ты — герой, Али хан. Но впрочем, что такое храбрость? Европейцы тоже храбры. Ты и те, кто сражались вместе с тобой, уже не азиаты. Во мне нет ненависти к Европе. Она мне безразлична. В тебе же заключена частица Европы. Ты учился в русской гимназии, знаешь латынь, и жена у тебя европейка. И после этого ты все еще продолжаешь считать себя азиатом? Ведь даже в случае твоей победы ты волей-неволей ввел бы в Баку европейский образ жизни. Какая разница, — кто проложит у нас в стране автомобильные дороги, построит фабрики — мы или русские? Иначе и быть не могло. Утопить своего врага в крови еще не значит быть истинным азиатом.

— А что значит — быть истинным азиатом?

— Ты, Али хан, наполовину европеец. Потому и задаешь этот вопрос. И совершенно бессмысленно что-то объяснять тебе, потому что тебя может убедить только то, что ты увидишь собственными глазами. Сейчас ты подавлен. Поражение мучит тебя, и ты не скрываешь своей боли.

Отец умолк и закрыл глаза. Подобно многим старикам в Иране и Баку, он, кроме реального мира, смог создать в своей душе иной мир, мир, в котором он обрел себе недоступное для остальных убежище. Живущий в том мире человек мог похоронить своих друзей и в то же время спокойно рассуждать с рулевым о чудесах чарджоуского оазиса. Я знал о существовании этого мира, но пути к нему еще не смог найти. Меня прочными цепями сковывала печальная реальность.

Отныне я перестал быть азиатом. Никто меня этим не попрекал, но, казалось, все об этом знали. Я стал чужаком, и теперь мне оставалось лишь мечтать вновь обрести себе приют в волшебном мире Азии.

Я стоял у паруса, глядя на море. Мухаммед Гейдар погиб. Айше убита, наш дом разграблен, и вот теперь на этом маленьком паруснике я плыву в Иран, где царит великий покой.

Нино подошла ко мне.

— Что мы будем делать в Иране? — промолвила она, опустив голову.

— Отдыхать, Нино.

— Как хорошо — отдохнуть. Я ужасно хочу спать, Али хан, так бы и проспала целый месяц, может, даже год. Хочу спать в саду под зелеными деревьями. И чтобы не было стрельбы.

— Ты плывешь именно в такую страну. Иран спит уже тысячу лет, там стреляют только в крайних случаях.

Мы сели на скамейку, и Нино тут же уснула. А я смотрел на Сеида, на капли крови на его руках. Он молился. Сеид знал дорогу в тот таинственный мир, который начинается в конце реальной жизни.

Там, за горизонтом, откуда всходило солнце, лежал Иран.

Потом, сидя на дне лодки, мы ели сушеную рыбу и уже ощущали дыхание Ирана. Рулевой беседовал с отцом и смотрел на меня с таким безразличием, что…

К исходу четвертого дня пути на горизонте появилась желтоватая полоска, похожая на облачко. Но это было не облачко. Перед нами лежал Иран. Полоска все увеличивалась, я уже различал домики, порт.

Мы прибыли в Энзели, бросили якорь у старого, прогнившего причала. К нам подошел какой-то мужчина в долгополом мундире и бухарской папахе. На эмблеме папахи были изображены лев, поднявшийся на задние лапы, и заходящее солнце.

За чиновником поспешили двое полицейских в драных мундирах.

— Дорогие гости, я приветствую вас, как первые лучи солнца приветствуют новорожденного ребенка. Есть ли у вас документы? — торжественно проговорил чиновник.

— Мы — Ширванширы, — отвечал отец.

— Не имеет, ли счастье Асад-ас-Салтане Ширваншир, Лев Империи, пред которым всегда распахнуты алмазные двери дворца шаха, быть вашим родственником?

— Да, это мой брат.

Мы вышли из лодки и пошли, сопровождаемые чиновником.

— Асад-ас-Салтане ожидал вашего прибытия. Присланная им машина сильней льва, быстрей марала, прекрасней орла, крепче скалы.

Мы повернули за угол и увидели старенький «Форд» со многими заплатками на шинах. Казалось, машина вот-вот развалится. Когда мы сели в машину, «Форд» задрожал. Но водитель величественно смотрел вдаль, словно управлял он, по меньшей мере, океанским кораблем. Только после получасовых усилий ему удалось завести автомобиль, и по тегеранской дороге мы направились в Решт.

Глава 23

От Энзели, Решта, дорог и придорожных деревень веяло духом степи. Время от времени на горизонте возникали Аби-Езид, Шейтан-сую — миражи пустыни, жаждущей воды. Призраки иранской степи. Дорога на Решт шла вдоль иссохшего, пошедшего трещинами берега реки. Иранские реки обычно пересыхают, лишь изредка можно встретить заброшенные пруды, небольшие озерца. Суровые и надменные, словно древние титаны, скалы бросали тень на эту иссушенную землю.

Издали послышался перезвон колокольчиков каравана. Верблюды размеренным, медленным шагом поднимались на крутой холм. Впереди с посохом в руке шел погонщик. За ним — люди в черных одеждах. Чувствовалось, что животным трудно идти в гору, и они делают это из последних сил. С боков верблюдов свисали тяжелые тюки. Что в них? Исфаганские ткани? Гиланская шерсть?