Алёна Волчья Заря - [6]

— Юродство — тяжёлый крест, — ответил на это Сергей, — однако в вашей дочери много силы. Мне, право же, далеко до неё. Алёше она и впрямь была бы под стать.

Всю зиму по воскресеньям продолжалась в Москве травля волков. Случалось, гибли псы-волкодавы, бывало, загрызали на Болотном поле волков. Только перед каждым таким боем приходила пешком в Замоскворечье Алёна Волчья Заря. И была в ней такая сила, что боялись тронуть её не только отчаянные сорви-головы из болельщиков, но и специально нанимаемые тогдашними «шоуменами» — организаторами боен — преступники. Возвращали они заказчикам взятые в качестве аванса деньги, говорили:

— Никаких золотых гор не надо. Как взглянет она на нас — так душа в пятки и уходит.

— Так страшна девка? — шутили организаторы волчьей травли.

— Не она страшна, а то, что в нас творится.

— Да что же происходит в вас, окаянные души?

— Хошь верь, хошь не верь, а совесть просыпается! А с совестью как нашему брату, каторжнику, жить? Остаётся только отправляться на Москва-реку да головой в прорубь. Или в полицию добровольно.

— В полицию? Добровольно?! — ужаснулись устроители травли. И перестали нанимать расправу для Алёны.

Алёна же являлась на каждую травлю волков — и никто не осмеливался её прогнать, хоть досаждала она призывами отказаться от травли.

Все привыкли к ней и знали, что между ней и волками существует какая-то непонятная связь: понимают серые и слова её, и жесты. Да и собаки, как ни странно, тоже любили Алёну.

Прежде лишь одному волку по недосмотру удалось унести ноги с Болотного поля, а с тех пор, как стала туда приходить странная девица, вовсе нередко случалось, что поддерживаемые ею волки непонятным, почти чудесным образом умудрялись спастись во время травли, спасая тем самым и собак. Не из трусости волки уходили в лес, а как будто по мудрости. И выстрелы вслед обычно не вредили зверям. Точно были те заговорёнными.

В таких случаях радостно хохотала Алёна, которую кто-то считал колдуньей, кто-то, может быть и справедливо, святой — юродивой, танцевала в своих подшитых дырявых валенках дикий танец свободы. Смех её некоторым казался страшным — как обличение.

Люди показывали на неё пальцами, крутили перстами у виска, качали головами, некоторые — крестились.

К художнику Виктору Михайловичу Васнецову зашли его друзья — передвижники. Увидев на холсте изображение могучего волка и набросок юноши, сидевшего на звере, они долго восхищались энергией недописанной картины. Потом Суриков спросил:

— Волка, Виктор Михалыч, вы наверняка того самого, с Болотного поля, про которого нам с таким восторгом рассказывали, написали, а кто же позировал в качестве всадника?

— Хотите верьте, други, хотите — нет, а только в качестве Ивана Царевича на Сером Волке решил я написать погибшего молодого князя Алексея Голенищева. По-моему он истинный герой, настоящий русский офицер. И раз уж наши баталисты не хотят его изобразить, надумал я вставить его в сказку. Я ведь знаю и уважаю его батюшку и самого Алёшу очень любил. Однажды даже уговорил его попозировать мне без военной формы, сделал набросок портрета…

— Благое дело, — одобрил художник Перов.

— Надеюсь, — согласился живописец Васнецов, — только вот, как ни бьюсь, картина-то не выходит!

— Да полно, Виктор Михайлович! Ведь весьма живо!

— Я не о том… Никак завершить не удаётся…

— Давно стараетесь?

— Почти всю зиму. Волк, думаю, сразу получился. Вы правы: я именно того по памяти писал. А Иван Царевич до тех пор не выходил, пока я про Алёшу Голенищева не вспомнил. Дело сразу сдвинулось. Вот только закончить никак не могу — всё как будто не хватает на холсте чего-то.

— М-да… — задумался Суриков. — И в самом деле что-то следует сюда добавить для завершения замысла…

— А я уже придумал, господа! — сказал вдруг Виктор Михайлович.

— И что же? — заинтересованно вопросил Перов.

— Если честно, не сам я придумал — она сама мне подсказала.

— Она?

— Сама?

— Да кто же это? — по очереди удивлялись друзья.

— Алёнушка. Та самая, за которой Иван Царевич ездил, которую спас и на Сером Волке привёз.

— Позвольте, Виктор Михалыч, ведь вы же сказали: «Она сама!» Что же, выходит, Алёнушка к вам из сказки в мастерскую пожаловала?

— Из сказки или нет, не ведаю. А только стала мне сниться прекрасная девушка каждую ночь. И всегда говорила мне одно и то же: «Меня с Иваном Царевичем рядом изобрази!»

— Так что же вы медлите? — удивился Суриков.

— Вовсе не медлю — вот он, этюд.

С этими словами Виктор Михайлович сдёрнул покрывало со второго мольберта — глазам собравшихся предстало изображение чудесной девушки — светлой изнутри, знающей какую-то тайну. Руки у неё покорно лежали на коленях, а волосы и как будто заплетены в косу, и в то же время словно развеваются от ветра.

— Вот, господа други, — прокомментировал Васнецов, — осталось её только на того волка «пересадить», тогда уж с Божией помощью и Ивана Царевича можно будет дописать.

— Войдите! — крикнул художник в ответ на звонок дверного колокольчика.

Вошёл молодой человек в студенческой шинели.

— А, это вы, господин студент! — произнёс Васнецов. — Прошу вас, мы как раз рассматриваем эскизы.