Алексей Толстой - [128]

— Галя, — говорил он, — ты не бойся. Я здесь! Буду на спектакле. Не волнуйся, пожалуйста, все сойдет хорошо.

Во время спектакля ко мне в уборную принесли записку от Толстого. Он писал, что все идет хорошо, что после спектакля будет ждать у подъезда с машиной меня и Сергеева. Надо ли объяснять, как я была благодарна Толстому. После спектакля Алексей Николаевич повез нас в дом Горького. Самого Алексея Максимовича дома не было. Ужин подходил к концу, но на столе появилась яичница с ветчиной, приготовленная специально для нас. Помню, я сказала, что мне очень нужно позвонить маме в Ленинград, она волнуется, как прошел спектакль. И тогда Алексей Николаевич повел меня в кабинет к Горькому и соединил с домом… Сейчас, спустя годы, память о дебюте в Большом театре неразрывна для меня о памятью о душевной щедрости Толстого…»

В Москву Толстой приехал для участия в работе пленума Правления Союза писателей СССР, да, кстати, продолжить собирание материалов о гражданской войне. Во время болезни он почувствовал острую необходимость завершить свое неоконченное произведение. Начал было в Детском, но герои, как говорится, забастовали: ничего свежего и интересного, как хотелось бы, не получалось. Значит, надо отложить. Значит, надо еще подумать, отдохнуть, поговорить с людьми — участниками этих событий. В Москве Толстой встречается, как и раньше, о Минцем, участником гражданской войны на юге; внимательно изучает материалы газет и журналов, в которых широко освещалась годовщина освобождения Царицына от окружения белыми полчищами; все более ясной для него становилась ведущая роль обороны Царицына в летних событиях 1918 года. Что теперь делать? Написать предисловие к роману «18-й год»? Но разве на пяти-шести страничках объяснишь читателям, что автор многое не понимал в то время, когда работал над романом? Вставить в него главы о Царицыне? Нет, это невозможно… Тогда придется все переписывать заново. Но и без обороны Царицына нельзя себе представить развитие исторических событий, а значит, и дальнейшего течения трилогии. А если вводить оборону Царицына как основной и главный эпизод в развитии событий, то, видимо, придется изображать Сталина и Ворошилова, сыгравших ведущую роль в это время? Об этом он может только прочитать… Достаточно ли этого будет для художественного произведения? Нет, нужны новые встречи, беседы. Неужели Горький не поможет ему устроить встречу с Ворошиловым и другими военными деятелями? Встретиться и откровенно поговорить… Иначе нельзя. Скелетом романа должна стать творческая воля партии: организация Красной Армии, организация продовольствия, борьба с белым движением и борьба с кулачеством в виде махновщины, григорьевщины и других бандитских шаек. Украина, Северный Кавказ, Волга… Ввести новых героев… Создать характер большевика… Не стихийного партизана, такие уже показаны в литературе, но организованного, дисциплинированного, идейного, мужественного, с «легким дыханием», человека, преодолевшего почти, казалось бы, непреодолеваемые препятствия, — победителя в страшной войне 19-го года. А не оттеснит ли этот герой его давних и любимых героев? Ведь пора завершать судьбы Кати, Даши, Телегина и Рощина… А может, выделить оборону Царицына да и написать новую повесть?

Пленум закончил свою работу, а Толстой все еще оставался в Москве. Что-то не тянуло его в Детское. За последнее время охладел как-то, не было прежней тяги домой. Дети подросли, зажили своим миром, своими интересами, несколько изменились и отношения с женой. Упреки, подозрения, ревность… Она не хотела быть только полновластной хозяйкой дома, она хотела быть единственной властительницей всей его духовной жизни, а он с этим не мог примириться. К Горькому он стал еще ближе, все доверительнее становились их отношения. Может, после смерти Максима Горький на него перенес всю свою отцовскую любовь? Во всяком случае, Толстой часто бывал и в Горках, и на Малой Никитской. В Горках он прочитал только что законченное либретто оперы о декабристах, давно начатое, много раз переделываемое, но никак не поддающееся завершению. Вот и на этот раз Горький не одобрил либретто, которое казалось Толстому совершенно отделанным. Авторы, по его мнению, чересчур много внимания уделяют личным отношениям декабриста Анненкова и Полины Гебль и совершенно упускают при этом общественно-политическую атмосферу того времени. Толстому ничего не оставалось, как согласиться подумать над этими замечаниями. А с другой стороны, он же вовсе не собирается в этой опере давать развитие идей декабризма… Он в этом частном эпизоде просто хотел показать властную силу любви, способной на жертвы. Нужны ли здесь исторические деятели? Стоит ли вообще тратить на нее столько времени? Нет, напечатает, как получилось… 3 марта Толстой писал жене в Детское:

«Все эти дни я работаю над оперой. 8-го читаем ее с Юрием Климу Ворошилову. В Горках еще не был (из-за оперы). Поеду туда 7-го и затем после 10-го. 9-ш еду в Орехово-Зуево (присем прилагается для твоего честолюбия бумага). Благоразумие: — вчера, например, обедал на Никитской. Алексей Максимович выпил две большие рюмки виски, а я — нарзан. (Леля кричит из столовой, что поражена моим твердым характером.) Через 10 минут едем с ней к Коле на Клязьму…»