Алексей Толстой - [123]

— Ох, нехорошо, ох, скушно, — кряхтел князь Роман, влезая в возок», — закончил Толстой.

После этого председательствующий предоставил слово для приветствия Михаилу Чумандрину, одному из руководителей бывшего РАППа. Один за другим поднимались на трибуну Алексей Чапыгин, М. Козаков, Николай Тихонов, М. Соколовский…

Зачитывали телеграммы, поступившие от различных учреждений и лиц. Их было так много, что все прочитать было невозможно. Последним выступил Алексей Толстой.

— Я почувствовал, — сказал он, — что я еще молод. Я благодарю моих друзей. Я благодарю моих товарищей.

Я благодарю нашу эпоху и тех, кто ее строит, кто дал мне возможность работать — мне и всем нам.

Но дороже всех выступлений было письмо Горького, присланное из Сорренто: «…Узнав стороною, что Вы, многоуважаемый тезка и почтенный друг, отработали в литературе русской уже 25 лет, мы, сорентинцы: Вс. Иванов с женой, Торквато Тассо, Сильвестр Щедрин, Марион Крауфорд, Генрих Ибсен и др., решили послать Вам приветственную и благодарственную депешу. Но — не послали по причине преждевременной смерти некоторых и потому что остальные разбежались неожиданно. Остался один я и сородичи мои. Посылая шутки к черту, я от всей души горячо поздравляю Вас. Вы знаете, что я очень люблю и высоко ценю Ваш большой, умный, веселый талант. Да, я воспринимаю его, талант Ваш, именно как веселый, с эдакой искрой, с остренькой усмешечкой, но это качество его для меня где-то на третьем месте, а прежде всего талант Ваш — просто большой, настоящий русский и — по-русски — умный, прекрасно чувствующий консерватизм, скрытый во всех ходовых «истинах», умеющий хорошо усмехнуться над ними. Вы сделали немало весьма ценных, но еще недостаточно оцененных вещей, есть и совсем непонятные, и — хотя это грустно, а — не плохо. Прозрачность — качество весьма похвальное для оконного стекла, сквозь него — все видно, но самого-то его как будто и нет, в бинокле, микроскопе, телескопе — тоже стекло. И — остальное Вы сами понимаете. Мне еще хочется сказать Вам, что для меня Вы, несмотря на Вашу четвертьвековую работу, все еще «начинающий» и таковым пребудете даже до конца дней. «Петр» — первый в нашей литературе настоящий исторический роман, книга — надолго. Недавно прочитал отрывок из 2-й части — хорошо! Вы можете делать великолепные вещи. Ваш недостаток — торопливость. Вот читаю сейчас «Хождение по мукам» — «18-й год», — какое умение видеть, изображать! Но — есть досадные, недописанные страницы. Ну, это уже начинается старческая воркотня. Баста! Крепко обнимаю, будьте здоровы! Сердечный привет милой умнице Тусе».

В ответ на это письмо Толстой писал: «Дорогой друг, Алексей Максимович. Я был очень обрадован и взволнован Вашим письмом. За двадцать пять лет работы было нужно, чтобы такой художник, как вы, дали оценку работы. В этот год я, как никогда, чувствую, что все еще впереди, все еще начинается. Может быть это неверно, но важно так ощущать. И в этом, во многом, повинны вы… Сдал в печать первые листки «Петра», снова работаю над пьесой для МХАТа. В Ленинграде и здесь (т. е. в Москве. — В. П.) были мои юбилейные дни. Все хорошо, если бы в сутках было бы 48 часов. Мне бы очень хотелось быть и эту весну у вас, в Сорренто, — но невозможно, покуда не кончу первую книгу 2-й части, никуда не двинусь из Детского. Что вы пишете? На днях видел у вахтанговцев «Булычева». Вы никогда не поднимались до такой простоты искусства. Именно таким должно быть искусство — о самом важном, словами, идущими из мозга, — прямо и просто — без условности форм. Спектакль производит огромное и высокое впечатление. Изумительно, что, пройдя такой путь, вы подошли к такому свежему и молодому искусству. В театре мне говорили, что «Достигаев» — лучше. Не знаю. Обнимаю вас…»

Юбилейные хлопоты отняли много сил и времени. А тут еще началась подготовка ко Второму пленуму оргкомитета советских писателей, в повестке дня которого стояли вопросы драматургии, очень близкие для Толстого. Естественно, что он должен был принять самое деятельное участие в этом пленуме. Председатель оргкомитета И. М. Гронский просил Толстого подготовиться к выступлению об актуальных проблемах драматургии, и Толстой не мог отказаться от предложения, тем более что и Горький обращал его внимание на эти вопросы. Работа над «Петром» то и дело откладывалась. 12–19 февраля в Москве состоялся Второй пленум оргкомитета Союза писателей СССР.

— Перед нами задача — поднять драматургию до той высоты, когда это трудное синтетическое искусство станет достойным отражением нашей эпохи, станет одной из монументальных частей новой культуры, — говорил на пленуме Толстой. — Все мы понимаем размеры великого плана перестройки страны, еще недавно бывшей унылыми задворками Европы, в страну с высшими, на наших глазах впервые осуществляемыми формами хозяйства, духовной культуры и человеческой личности…

Перестройка совершается по-большевистски, взрывая революционное напряжение всех сил страны. Для остального мира наш процесс представляется как величественное зрелище, для одних грозное, для других долгожданное… Картины человеческой трагедии торопливо сменяются одна другой с неумолимой логикой. Художник, творец, драматург не может не быть захваченным до последнего атомного ядра всем совершающимся.