Алексей Пичугин — пути и перепутья - [42]

После этого Цигельник, по собственному признанию, стал давать нужные Генпрокуратуре показания.

Цигельник рассказал, что представители Генеральной прокуратуры посещали его с указаниями всякий раз перед допросом в суде по делу Пичугина. А также – по делу Невзлина 14 апреля 2008 года.

Как сообщил Цигельник, на самом деле он никогда не знал ни Алексея Пичугина, ни Леонида Невзлина, а впервые услышал о них только от следователя Буртового.

Геннадий Цигельник заявил, что решил отказаться от лжесвидетельства против ЮКОСа, так как данные ему в рамках «сделки» обещания Генпрокуратура не выполняет.

Сходные признания сделал и Евгений Решетников. Правда, этот осужденный не назвал себя открыто лжесвидетелем. Но, по его словам, следователь Буртовой ему рассказал, будто Леонид Невзлин и Алексей Пичугин – заказчики преступлений, а потом посоветовал дать «правдивые показания»[54]. И Решетников последовал рекомендации.

Эти признания, объясняющие все противоречия в показаниях Цигельника и Решетникова и полностью согласующиеся с доказательствами стороны защиты, были сделаны в присутствии журналистов и стали настоящей информационной «бомбой». Комментаторы заговорили о полном развале дела Леонида Невзлина в суде и о необходимости пересмотра пожизненного приговора Алексею Пичугину по новым обстоятельствам, коими явилось саморазоблачение лжесвидетелей.

Однако ничего подобного не произошло. Судья Валерий Новиков, председательствовавший на процессе Леонида Невзлина, постановил: признания Цигельника в лжесвидетельстве считать недостоверными. Показаний Решетникова о Буртовом он «не заметил» вовсе.

Алексея Пичугина вернули в «Черный дельфин», а Леонида Невзлина осудили на пожизненное заключение – фактически без свидетелей и заочно.

Он свободен

Начиная писать эту книгу, я обратилась к Алексею Пичугину с просьбой разрешить цитировать в ней его письма. Согласие Алексей мне дал, но в письмах от 1 мая и 8 апреля 2011 года написал:

«Возвращаясь к Вашей книге, хочу попросить Вас о том, чтобы Вы ни в коем случае не идеализировали меня в ней.

<...>

До сих пор еще не свыкся с этой мыслью [что будет выпущено в свет такое издание]... С одной стороны – настолько рад этому!.. Но с другой – ничего особенного во мне как в человеке нет, трезво оцениваю свои сильные и слабые стороны, свою биографию, достижения (если можно так выразиться)».

Позволю себе не согласиться с этим утверждением.

Конечно, история Алексея уникальна. И отнюдь не потому, что таких историй больше нет, а потому, что таких людей чрезвычайно мало.

«Здесь они [те, кто сфабриковал дело Алексея Пичугина] столкнулись с личностью совершенно удивительных свойств, – поделился со мной своим мнением Леонид Невзлин в одном из интервью. – Я снимаю перед Пичугиным шляпу.

У меня очень специальное, сложное отношение к сотрудникам спецслужб, в том числе и бывшим, у меня очень сложное личное специальное отношение к людям очень религиозным, а он таким является. И к православному христианству у меня, не буду скрывать, специальное отношение.

Но вдруг в лице Пичугина я вижу исключение из всех правил, в хорошем смысле исключение. Из всех правил, которые у меня возникли, по восприятию других людей такого типа. Это настолько удивительное исключение, он настолько чистый, мужественный и истинно верующий человек, что я – еще раз повторю – просто снимаю шляпу»[55].

Все, с кем в ходе работы над рукописью мне удалось поговорить о Пичугине, кто знает Алексея лично или познакомился с ним по переписке, в один голос утверждают об удивительной стойкости этого человека, источником которой, прежде всего, служит его вера в Бога. А также – о способности бывшего сотрудника ЮКОСа, невзирая на собственное положение, глубоко и искренне сопереживать другим.

Так, приговор по второму уголовному делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева[56], по характеру которого некоторые наблюдатели пытались строить прогнозы о возможности в России политической «оттепели», Алексей, как вспоминают его адвокаты, воспринял тяжело. Однако в письме ко мне от 2 января 2011 года, то есть всего через два дня после вынесения судебного решения, он написал не о крушении надежд на собственное скорое освобождение, а о сочувствии близким осужденных и своей неизменной вере в торжество справедливости:

«Не сомневаюсь в этом даже на фоне преступления, совершенного на днях в Хамовническом[57]... Не буду развивать эту тему дальше, не хочу портить праздничного настроения, при этом искренне и глубоко верю в торжество справедливости и закона! Это лишь дело времени, будем держаться, бороться, не унывать, все обязательно встанет на свои места! Дай Бог! По возможности передавайте слова поддержки и понимания Марине Филипповне и Борису Моисеевичу¹, всем-всем, кто близок и дорог нам! Держитесь, пожалуйста! Еще не вечер! Договорились?! И берегите себя, пожалуйста!»

Последняя фраза в письме подчеркнута.

И еще, в письме от 13 января:

«Глубоко, так близко и искренне сопереживаю, прежде всего, Марине Филипповне и Борису Моисеевичу... Хорошо понимаю и чувствую их боль».

Умение Алексея Пичугина сопереживать любому, терпящему страдание, а не только своим близким или знакомым – «дефицитное» в наши дни качество.