Алексей Константинович Толстой - [9]

В те дни в Италии было много русских. В дневнике упоминаются Сергей Александрович Соболевский и Степан Петрович Шевырев (он оказался здесь как домашний учитель детей Зинаиды Александровны Волконской). Но наибольшее впечатление произвело посещение мастерской Карла Павловича Брюллова, где он без устали работал над заказанным ему Павлом Николаевичем Демидовым гигантским полотном «Последний день Помпеи». По-видимому, тогда между художником и Алексеем Перовским установилась большая близость, поскольку их встречи делаются частыми.

Не обошёл вниманием юный путешественник и некоторые красочные реалии жизни Апеннинского полуострова того времени. Приведём для примера две записи:

«8 мая… Мы намерены ехать в Неаполь… Дорога от Рима до Неаполя сделалась ещё опаснее, нежели прежде. Здесь носятся слухи, что разбойники недавно ограбили английское семейство.

Вот что я слышал об образе, которым они грабят проезжих; остановив экипаж, вынимают они путешественников и кладут их на пол лицом к земле. Это называют они face a terra (лицом на землю. — В. Н.). Пока один из разбойников обыскивает карманы лежащего, другой приставляет к нему нож или держит над ним заряженное ружьё, чтобы при малейшем сопротивлении его убить.

После сей операции отпускают они на волю бедных ограбленных; или если они заметят, что путешественники богаты или что они принадлежат к высшему сословию людей, то они уводят с собой одного или несколько из них, назначив остающимся цену их выкупа, которая непременно должна в назначенное время находиться под таким-то дубом или под таким-то камнем. Деньги отдают пастухам; они большие друзья разбойников, так же как и ветурини (veturini), или наёмные кучера, на которых они редко нападают. Если разбойники не получают в назначенное время условленной платы, то они отрубливают у пленного уши, руку или ногу и отсылают её к тем, к которым они принадлежат.

Если же и это не помогает, то они просто убивают пленного.

Ничего не служит взять с собой отряд драгунов, как обыкновенно делают путешественники, ибо сии господа, следуя им свойственному влечению, при первом шуме убегают что есть мочи и прячутся куда могут».

«27 мая. Мы ездили в Puzzeoli смотреть руины храма Юпитера Серапийского; о сих руинах я не могу много говорить, ибо они состоят из нескольких колонн и разваленных стен. Но мы видели там сцену, которая может служить примером нрава итальянцев; два чичероне заспорили, кто из них нам будет показывать руины; они так разгорячились, что один из них схватил в обе руки два камня и бросился на своего соперника.

Все присутствующие окружили бедного чичероне, чтобы защитить его от ударов его бешеного противника… Тут мы ушли в подземелье древнего амфитеатра. Когда мы из него вышли, то он стоял с окровавленным лицом, прислонившись к стене, и из его ушей и носа текла кровь. Не знаю, умер ли он или остался жив».

К этому времени относятся первые дошедшие до нас поэтические опыты А. К. Толстого. Сам он впоследствии в качестве примера приводит в письме будущей жене следующее восьмистишие, датируемое 1832 годом:

Я верю в чистую любовь

И в душ соединенье;

И мысли все, и жизнь, и кровь,

И каждой жилки бьенье

Отдам я с радостию той,

Которой образ милый

Меня любовию святой

Исполнит до могилы.

Кумиром юного стихотворца был Василий Андреевич Жуковский. Именно поэтому баллада с самого начала становится излюбленным жанром Алексея Константиновича Толстого; ему по душе всё таинственное. Конечно, его первые шаги неуверенны; «поэтический слух» ещё не развит, по-настоящему обострённое «чувство слова» пока не обретено. Да и сюжеты полудетских баллад воспитанника Антония Погорельского напоминают некоторые из поздних баллад Жуковского. Однако надо признать, что опусы Алёши Толстого ничуть не хуже стихов, переполнявших многочисленные альманахи того периода. Достаточно пробежать глазами следующие строки:

Ты помнишь ли вечер, когда мы с тобой

Шли молча чрез лес одинокой тропой

И солнышко нам, готовясь уйти,

Сквозь ветви шептало: прости, прости!

Нам весело было, не слышали мы,

Как ветер шумел, предвестник зимы,

Как листья хрустели на нашем пути

И лето шептало: прости, прости!

Зима пролетела, в весенних цветах

Природа, красуясь, пестреет, но, ах,

Далёко, далёко я должен идти,

Подруга, надолго прости, прости!

Ты плачешь? утешься! мы встретимся там,

Где радость и счастье готовятся нам,

Судьба нам позволит друг друга найти,

Тогда, когда жизни мы скажем прости!

(«Прости». 1830-е)

Дядя показал стихи племянника Жуковскому, и стоит ли удивляться, что добродушный бард произнёс несколько тёплых слов по адресу своего подражателя.

В письме от 27 марта 1835 года Алексей Перовский писал юному стихотворцу: «Жуковского я видел, любезный карапузик. Он апробирует последнюю твою пиэсу и велел тебе сказать, что он отроду не говорил Ване, что „Вершины Альп“ нехороши: они, напротив, ему нравятся. Он только сказал ему, что греческие пиэсы твои он предпочитает потому, что они доказывают, что ты занимаешься древними». Упомянутый в письме Ваня — Иван Киреевский. Следовательно, пробы пера юного Толстого были и ему известны. К сожалению, Алёшино стихотворение «Вершины Альп», как и «греческие пиэсы», кануло в Лету.