Алексей Кольцов. Его жизнь и литературная деятельность - [9]

– Уж если торгуешь, все норовишь похитрее дело обделать: руки чешутся! – говорил прасол.

– Ну, а если бы вы, Алексей Васильевич, с нами имели дело, – спросил Белинский, – и нас бы надули?

– И вас, – отвечал Кольцов, – ей-Богу, надул бы… Может быть, и вдвое потом бы назад отдал, а не утерпел бы: надул!

В то время, о котором мы говорим, Кольцов еще глубоко не задумывался над своим положением и «брал от жизни все, что она может дать». Юность делала свое. Силы кипели, избыток их искал себе выхода. Это время, кажется, было самым лучшим временем в жизни Кольцова. Запросы его натуры находили удовлетворение; степь несла ему свои простор и красу; он был не только принят в кружках стихотворцев из воронежской молодежи, но уже отмечался в них как талантливый автор. Наконец, эту пору его жизни украсили самые прекрасные вещи на земле – любовь и искренняя дружба, наложившие такой поэтический отпечаток на дальнейшее существование Кольцова и его произведения.

Флегматичный и сдержанный по виду, Кольцов был, однако, способен на проявление горячей страсти, и для нее скоро нашлась подходящая пища в самой семье поэта. У Кольцовых жила прислуга (крепостная), у которой была дочь Дуняша, замечательная красавица. Она состояла постоянно при сестрах поэта и росла больше в положении их подруги, чем горничной. На красавицу заглядывалась вся улица, и, понятно, близость страстного Кольцова к Дуняше не могла повести к добру: он полюбил девушку со всем пылом юности, со всей энергией чувства, на какую только способен восемнадцати-девятнадцатилетний молодой человек. Дуняша отвечала взаимностью, хотя и скрывала это от сестер. Есть слух, что она рассчитывала на замужество с хозяйским сыном. Но, конечно, намерение женить сына на крепостной не входило в планы Василия Петровича, который уже снова мечтал породниться с представителями родовитого купечества. И этот горячий, страстный роман, последствия которого, кажется, начинали обнаруживаться в положении девушки, окончился печально: Дуняшу вместе с матерью продали какому-то донскому помещику во время отлучки ее милого по делам. Возвратившись из поездки, поэт уже не нашел Дуняши. Это его так потрясло, что он заболел и, едва оправившись, бросился на поиски. Впоследствии оказалось, что Дуняша была замужем за казаком в какой-то станице. Но слова Белинского, что она «умерла в муках жестокого обращения», едва ли справедливы. Напротив, положительно известно, что Дуня жила счастливо и после смерти Алексея Васильевича приезжала к его родным. Но, во всяком случае, этот эпизод с Кольцовым дал русской поэзии несколько бесценных перлов. Жизнь исполнена странных противоречий. Любовные страдания поэта, вылившись в прелестных стихах, заставляли читателей захлебываться от восторга и наслаждения. Поэт в нынешнем обществе, терзаясь и умирая от мучений, но, изливая их в красивых и прочувствованных строфах, получает от толпы, как в римском цирке умирающий в красивой позе гладиатор, восторженные рукоплескания и одобрения…

Этот грустный роман с красавицей Дуняшей, девушкой с тяжелыми русыми косами и карими глазами, отдававшей свои ласки поэту, оставил неизгладимый след в поэзии Кольцова и согрел его жизнь одним из самых радужных воспоминаний. Следы этого романа остались в прекрасных, глубоко прочувствованных стихах, обошедших в книжках и романсах всю Русь. След этого эпизода виден, например, в «Последнем поцелуе». Кому неизвестны прекрасные стихи:

Обоими, поцелуй,

Приголубь, приласкай,

Еще раз, поскорей,

Поцелуй горячей!

…………….

Как мне мило теперь

Любоваться тобой:

Как весна хороша

Ты, невеста моя!

А эти чудные строфы «Разлуки»:

На заре туманной юности

Всей душой любил я милую…

Был в глазах ее небесный свет,

На лице горел любви огонь!

Но юность опять-таки взяла свое: Кольцов оправился от постигшего его горя. А тут, как бы в подмогу силам молодости, подоспело и новое чувство – дружба с Серебрянским.

Дружба с Андреем Порфирьевичем Серебрянским должна быть отмечена в жизни Кольцова как одно из самых светлых и плодотворных событий. Есть такие люди, которые какой-то необъяснимой тайной влекут к себе все сердца, толпа единогласно признает их «вождями» и подчиняется с наслаждением производимому ими обаянию. Серебрянский, ровесник Кольцова, был одним из таких людей. Красивое, симпатичное лицо и задушевный голос сразу привлекали к нему сердца. Сын священника, он, по обычаям среды, к которой принадлежал, поступил в семинарию, но сушь и схоластика тогдашней семинарской школы не заглушили в нем блестящих дарований. Его сильный и живой ум, легко справляясь со всеми тонкостями семинарского богословия и философии, горячо увлекался всякою злобою дня и отдавался интересам текущей литературы. Любимец учителей, признававших в нем громадные дарования, кумир молодежи, натура глубоко прекрасная и искренняя, наделенная поэтическим талантом, Серебрянский не мог не влиять на Кольцова, и поэт-прасол привязался со всею силою молодого, не испорченного еще чувства, на какое только был способен тогда, к новому приятелю.

По современному рассказу, окончательное знакомство Кольцова с Серебрянским произошло в гостинице, около рощи, на берегу Воронежа, где часто гуляла учащаяся молодежь. Поэт зашел в эту гостиницу, где собрался в особой комнате кружок семинаристов. Кольцов, вероятно встретивший знакомых в этой компании, вступил с ними в разговор. Говорили о последних появившихся книгах и спросили между прочим Кольцова, что из прочитанного за последнее время ему больше понравилось.