Алексей Кольцов. Его жизнь и литературная деятельность - [29]

Кольцов, как мы видели, писал стихи с ранней молодости. Первые из них были подражательными, жалкими по форме и не имели никакой поэтической ценности. Мало-помалу, страшно работая над собою, чтобы освоиться в самой области, отведенной поэтическому творчеству, и выработать стиль, много читая и беседуя с людьми знающими, Кольцов наконец достиг известного навыка в версификации. Стихи его стали гладкими и довольно звучными, но все-таки в них было слишком мало своего собственного и слишком много подражания прочитанным образцам. Кроме того, на них сильно еще сказывалось влияние распространенного в то время обычая писать для альбомов акростихи, послания и проч. В этих произведениях было очень мало простоты и слишком много «кудреватости». В них со всевозможными завитушками описывалась «она» и чувство к «ней»… Но такие стихи позднейшего периода благодаря своей гладкой форме и сносному содержанию годились уже для напечатания. К этого рода произведениям, будучи лучшими среди них, принадлежат стихотворения вроде «Не мне внимать напев волшебный», «К реке Гайдаре», «Приди ко мне» и прочие, помещенные в «Дополнении» к известному изданию сочинений Кольцова со статьею Белинского. Все вышеуказанные произведения поэта не отличаются ни глубиною мысли, ни оригинальностью, и если бы творчество Кольцова ограничилось только таким не подходящим для него жанром, то, весьма возможно, имя его ничем бы не выделялось из массы других посредственных стихотворцев. Но в том-то и отличие истинного таланта, что он быстро находит свою собственную дорогу. Так было и с Кольцовым. Относясь более сознательно и вдумчиво к окружающим явлениям, он полюбил широкое море звуков народных, он пропустил их сквозь горнило своего творчества и создал свои песни. На этот путь – изучения народной жизни и поэтического ее воспроизведения – его наталкивало влияние друзей и степной природы, а также и собственная чуткость, не позволившая, кроме того, сойти с избранной дороги в позднейший период творчества. И в этой кольцовской песне, полной народных звуков и стоящей, по своей оригинальности, совершенным особняком в нашей поэзии, – все значение творчества поэта-прасола.

Песни Кольцова размером, языком, выражениями и оборотами речи во многом напоминают народные, но, конечно, художественнее последних: в них мысль глубже, чувство выдержаннее и сильнее, стремление – определеннее. Правда, в русской литературе были у Кольцова предшественники, но кольцовская песня по своей правдивости и поэтическим достоинствам стоит неизмеримо выше всех этих подделок, доходивших до полного искажения склада и свойств народной речи и души. У нас еще в конце прошлого века были песни Карабанова, Николева, Нелединского-Мелецкого (автора известной всей России песни «Выйду ль я на реченьку») и др. Но большинство этих песен являлись народными только по названию. Истинно народное в то прекрасное время господства смеси «французского с нижегородским» и незыблемых граней между сословиями было еще слишком «холопским», чтобы удостоиться внимания правящих классов общества, «баловавшихся» от скуки литературою. И странная вещь: чем ужаснее и печальнее было в то время положение бесправной крепостной массы, тем миндальнее и слащавее представлялось положение народа в литературе. Вероятно, народ уж очень бы резал глаза «публике» своею горемычностью, если бы его показывали в настоящем виде. И мы знаем хотя бы на примере Радищева, как в то время относились к писателям, позволявшим себе смотреть не через розовые очки на положение крестьянства. Народ тогда и на театре и в поэзии представлялся точно таким же, каким, например, он был выставлен при проезде Екатерины II в Крым: ликующим, благоденствующим, радостным, проводящим в песнях и плясках свои безоблачные дни… На сцене в этих quasi-народных песнях изображались разные грациозные пастушки, поджидающие под тенью «сладостных древес» своих милых пастушков, со свирелями, в изящных шляпах с лентами, завитых, раздушенных и напомаженных… Соответственно с этим описывался и духовный мир этих «пейзан»[12] и «пейзанок». Кроме миндальничанья с народом, последний иногда представлялся в литературе «скотом» и «хамом», в котором, разумеется, дремали все человеческие чувства и у которого не могло быть ничего хорошего, достойного заимствования.

Но жизнь шла, и с течением времени за народными песнями признавали все больше и больше достоинств, а к самому народу перестали относиться только как к презренному «холопу». Стали собирать народные песни: известны сборники Сахарова, Киреевского, Рыбникова и других. И литература, знакомясь с подлинными звуками народного творчества, все более и более приближалась к ним в своих подражаниях. Из песенников новой формации были наиболее замечательными Мерзляков, барон Дельвиг, Цыганов. Известны, например, песни Дельвига «Пела-пела пташечка», «Ах ты ночь ли, ноченька».

Но часто эти произведения наполнены совершенно неподходящим содержанием и обманывают своими оборотами и формою, похожими на народные. И песни Кольцова от них отличаются неизмеримыми достоинствами: они чисто русские, с русскою душою; в них явно короткое знакомство автора с бытом и духом народным и глубокое сочувствие к народным горю и радости. Но, будучи народными по духу и по сочувствию к народу, эти песни полны поэзии и художественности: в них, как мы сказали, больше мыслей, чувства более глубоки и сознательны, а стремления – высоки. Но поэзия их не в риторике, не в пиитике. В любви к народному быту, в глубоком знании его Кольцов почерпнул силы для истинно поэтических звуков без всяких искажений и прикрас. В его песни вошли и лапти, и рваные кафтаны, и старые онучи, – и вся эта грязь, по выражению Белинского, превратилась у него в «чистое золото поэзии».