Алексей Гаврилович Венецианов - [7]

Глава вторая

Алексей Венецианов собирается в Петербург. Старики-родители смирились с тем, что старший птенец вылетел из родного гнезда. Он на всю жизнь останется таким, как и сейчас — тихим и деликатным. Но это не помешало ему — как не помешает на каждом шагу дальнейшей жизни — отстаивать свою идею, коль скоро он уверен в ее правоте. Конечно же, единственной причиной его отъезда могло быть только страстное стремление попасть туда, где творится сегодняшнее отечественное искусство, туда, где в музеях, в частных галереях хранятся шедевры искусства всех времен, всех наций, туда, где вот уже полстолетия стоит торжественное здание с надписью по фронтону «Свободным художествам» — Петербургская Академия художеств. Скорей всего, старики проводили сына до Всесвятского. Оттуда дорога вела на север, в Петербург. Печальное несовпадение чувств — сын уже весь охвачен предощущениями грядущего, еще кони не стронулись с места, а он уже мыслями там, далеко, на берегах Невы. Он весь во власти будущего, а старики, глядящие вслед, сердечной тревогой, болью расставания прикованы к настоящей, вот этой, для них долго длящейся минуте.

Багаж молодого человека не велик, но и не мал, денег у него «на завоевание столицы» немного, и мать постаралась, чтоб все необходимое на первое время было при нем. Везет он и набор пастельных карандашей, этюдничек, которым поспешил перед отъездом обзавестись. Вот только сработанных под родительским кровом картинок не взял. Жаль, что не взял. Не сгорели бы они тогда в огне 1812 года. Спасенной из всех московских картин осталась лишь та, что изображала маменьку, значит, как видно, один-единственный, самый дорогой сердцу портрет он все же везет с собою в столицу.

Первая в жизни длинная самостоятельная дорога — кто из юных не потеряет от этого голову. Распахнутыми глазами он ловит все: неспешно убегающий назад пейзаж, лица попутчиков, крестьян и баб на высоких возах, едущих с товаром на ярмарку в Вышний Волочек. Когда проезжали Тверь, молодое сердце не дрогнуло предчувствием того, что спустя некоторое время тверская деревушка Сафонково станет его домом. Да он тогда, едучи в столицу, не мог и помыслить, что заделается провинциальным помещиком, что дорога Петербург — Сафонково на всю жизнь останется для него почти единственной…

Сведений о петербургском периоде жизни Венецианова много больше, чем о московском. До сих пор то и дело приходилось выстраивать между редкими опорами достоверных фактов более или менее вероятные догадки и предположения. Не будем зарекаться — к догадкам, предположениям не раз придется прибегать и впредь. Писали о Венецианове — даже после того, как он прославился, — мало. Его эпоха обошлась с ним довольно сурово. Специальных воспоминаний о нем не напишет никто, за исключением малозначительных записок бывшего ученика А. Мокрицкого да путаных воспоминаний племянника Венецианова. Прижизненная критика сведений о жизни художника почти не дает. Дошедшие до нас письма (в основном к помещикам Милюковым) скорее всего и по духу, и по темам больше определены характером адресата, чем корреспондента. Гением эпохи был Карл Брюллов. Ради него всякий, помнящий хоть несколько фактов, готов был выступить в роли мемуариста. У Венецианова пробелы в биографии заполняются его творениями.

Неизвестно, имел ли молодой художник какие-то рекомендации или первый адрес ему дали в конторе дилижансов, но в мае 1802 года мы застаем его в так называемом Кофейном доме у Каменного моста, на пересечении Мойки и Гороховой улицы. С 30 мая по 6 июня он трижды дает в «Известиях» к «Санкт-Петербургским ведомостям» объявление о том, что «недавно приехавший Венецианов, списывающий предметы с натуры пастелем в три часа, живет у Каменного моста в Рижском кофейном доме». Что он подал объявление в газету, в этом нет ничего удивительного: он прекрасно помнил «рекламные» опыты отца. Заслуживает внимания иное. Как видно, молодой человек настолько уверенно чувствует себя в технике пастели, что осмеливается утверждать, что справится с незнакомой моделью в неслыханно короткий срок — «в три часа». Среди первых пастелей Венецианова, сделанных в Петербурге, даже самая ранняя — «Молодой человек в испанском костюме» — датирована 1804 годом, то есть двумя годами позднее объявлений. Приходится предположить, что обращение к публике через газеты не привело к желанной цели. В столице было слишком много художников, русских и иностранных, готовых выполнить заказ, но почти никто из них не предавал свое желание огласке через газету. В столице все делалось иными путями, минуя гласность, — знакомства, связи, протекция, покровительство влиятельных и сиятельных. Вот этого-то как раз и не было у молодого, наивного москвича.

То, что в столь короткий срок Венецианов дает в газетах одно за другим рекламные объявления, позволяет предположить таимую в глубине души надежду начать в столице жизнь профессионального художника, зарабатывающего кистью хлеб свой насущный. Увы, оказалось, что путь к осуществлению этих мечтаний долог и тернист. Первой созданной в Петербурге, дошедшей до наших дней работой Венецианова, на обороте которой художник расписался и поставил дату — нетрудно себе представить, с каким волнением, с какой горделивостью он это сделал, — был «Молодой человек в испанском костюме».