Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка - [59]

Лоре писал, что выехать надо было 26 сентября, однако деньги на поездку из Нью-Йорка всё не приходили. Может быть, американцы не согласились с её условиями: она хотела сократить число выступлений и просила прислать ей на дорогу пятьсот крон. Американским товарищам, вероятно, трудно выполнить её просьбу. Но не могла же она ехать без сапог, без приличного платья и без нового чемодана?

Деньги пришли только 15 сентября. Сразу стало радостно и грустно. Грустно покидать Хольменколлен, красный домик, — тихое, уютное пристанище. И осень здесь чудная. И от России там ещё дальше. А что, если начнутся события?

Немецких подлодок она не боялась. Ну и что с того, что каждый день тонет четыре норвежских судна. Когда чего-нибудь желаешь горячо, не может быть задерживающих чувств. А она страстно желала переплыть океан и очутиться с массами.

Грусть? Да, это есть. Но это даже сладко.

16 сентября из Швейцарии пришла весть о том, что в местечке Циммервальд состоялась Международная социалистическая конференция. Образовался левый центр во главе с Лениным. Задача — борьба за революционные лозунги. Война войне через поражение отечественной буржуазии и через власть пролетариата. Это единственная возможность спасти пролетариат из-под пепла социал-предательства и шовинизма. Отрадно было узнать, что делегаты Скандинавии Хеглунд и Нерман выступили на конференции вместе с Лениным. Значит, не зря с ними «поработала».

Ленинскую брошюру «Социализм и война» Александра получила за восемь дней до отъезда. Поразительно, с какой выпуклостью и яркостью в ней были изложены основы позиций революционеров-интернационалистов. Ленинская брошюра — это большевистская платформа. Её необходимо донести до масс.

Перед отъездом Александра отправила более сорока прощальных писем. Если с ней что-нибудь случится, пусть товарищи знают, как счастлива она, что у интернационалистов теперь есть платформа и видны перспективы и что ленинцы сформировались уже как международная организация.

Душу переполняло радостное волнение. Донести нашу позицию до масс и дать бой шовинистам. Что может быть лучше?

Александра вышла из красного домика, чтобы проститься с незабываемой панорамой Христиании. Над сказочно прекрасным голубым фиордом нежно розовело небо. Невероятные здесь тона, просто невероятные. Она ещё вернётся сюда, непременно вернётся!

Красавица Христиания,

Не прощай, а до свидания!

В каюте второго класса норвежского парохода «Бергенсфиорд» кроме Александры были ещё три женщины: две молчаливые финки — мать и дочь, и богобоязненная старуха из Нарвика; целые дни она не расставалась с молитвенником в чёрном коленкоровом переплёте, сидела на своей койке и шептала молитвы. Сначала её бормотание раздражало Александру. Потом она перестала обращать на неё внимание и, когда финки выходили на палубу, принималась за перевод ленинской брошюры. Когда финки возвращались в каюту, она запирала рукопись в чемодан и выходила подышать воздухом. Первые дни океан был тих и спокоен, и Александра разгуливала по палубе, наслаждаясь морской свежестью и малахитовой водной пустыней.

Среди пассажиров многие были из России, в основном эмигранты из черты осёдлости. Но Александру не тянуло знакомиться с ними. Судьбы их всех были похожи, найти с ними общий язык ей было трудно, а главное — не было времени на пустые разговоры, надо было успеть закончить перевод брошюры: поговаривали, что не сегодня-завтра непременно качнёт.

На палубе у Александры была облюбованная ею скамейка. В закутке за капитанской рубкой можно было спрятаться от ветра и спокойно смотреть на пенящийся океан.

На этот раз её скамейка была занята. Три молодых американца, развалясь, сидели на ней, о чём-то оживлённо споря. Двоим из них было лет по двадцать. У Александры всегда сжималось сердце, когда она встречала юношей Мишиного возраста. Она любила беседовать с ними, каждый раз про себя отмечая, до чего же много общего у этих «щенят».

Александра присела на краешек скамейки. Американцы продолжали свой бурный спор, не обращая на неё внимания. Речь шла о России. Из разговора она поняла, что оба двадцатилетних проработали год в петроградском отделении какого-то американского банка. Один из них — рыхлый брюнет с пухлыми губами — всё время молчал. Говорил только прилизанный блондин. «Россия — дикая, отсталая страна», — то и дело повторял он. Третий американец не соглашался с ним. Он был лет на семь старше их, коренастый, с добрым открытым лицом.

   — В Петрограде вам было скучно? — восклицал он, размахивая руками, —Да на Невском даже после полуночи веселее и интереснее, чем на Пятой авеню вечером. По «солнечной стороне» толпы гуляющих, рестораны и кафе переполнены.

   — Кроме слабого чая, там ничего не выпьешь, — пробубнил блондин.

   — Но ведь страна воюет! Да русским и не нужно крепких напитков, они пьянеют от своих идей. С друзьями я как-то зашёл на Невском в кафе «Paris» в Пассаже. Было два часа ночи. Люди кричали, пели, стучали по столам, на которых стояли только стаканы с чаем или с лимонадом. Русские хмелеют от своих разговоров, глаза их сверкают, они возбуждаются от страсти саморазоблачения. Любой диалог кажется почерпнутым со страниц Достоевского.