Александр Великий. Мечта о братстве народов - [19]

В Эфесе, считавшемся главным из ионийских городов, демократы подняли бунт, когда разведчики сообщили, что македоняне приближаются к городским стенам. Мятеж развивался традиционно по-эллински, иными словами, превратился в разгул самых низменных страстей. Казалось., не было другого народа, способного на столь глубокую взаимную ненависть. Аристократов, еще совсем недавно стоявших у власти, заключали в тюрьмы, изгоняли, без суда и следствия забивали камнями. Жестокие расправы Александр пресекал на месте. Он приказал оповестить всех, что для него нет ничего отвратительней неистовства черни: Его линия поведения и без того была разумной с политической точки зрения. Быстро пошли толки о том, что он никому, в том числе и представителям класса, к которому принадлежит сам, не позволит нарушить закон. «Если что-то и принесло ему славу, так это то, что он сделал в Эфесе», — писал Арриан.

И в этом городе он превратил дань во взнос с оговоркой: использовать его исключительно для пополнения казны храма богини Артемиды, который как раз собирались восстанавливать. Царь, как уже упоминалось, родился в ту ночь, когда это величественное сооружение со столетними двадцатиметровыми мраморными колоннами и потолком, сделанным из древесины кедра, принадлежащее к античным чудесам света, вспыхнуло, подожженное Геростратом, который хотел, чтобы его имя узнали потомки. Когда он признал это под пытками, эфесцы решили отныне и навсегда забыть его имя. Только болтливый ритор Феопомп не удержался, и мы говорим сегодня о Herostratentum, если кто-то ради славы решается на преступление.

В Эфесе Александр чувствовал себя уютно. Нигде не было таких роскошных дворцов, благородных храмов, широких улиц, больших гаваней. Здесь находились владения богини Артемиды, сестры Аполлона — бога, которому он отдавал предпочтение. Александра часто видели в мастерской художника Апеллеса, который, когда-то изгнанный из Ионии, снова мог работать в родном городе. Здесь был создан знаменитый портрет, о красоте которого мы можем лишь догадываться (так как все живописные полотна античной Эллады для нас утрачены). В доме Веттиера в Помпеях было найдено что-то похожее на позднюю копию. Речь идет о портрете Александра с молнией в поднятой правой руке. Молния являлась атрибутом Зевса, высшего из богов. Многие из окружения царя находили в этом жесте что-то кощунственное.

Самому изображенному на картине так не казалось. Он купил ее за 20 талантов — хорошую цену (талант, как известно, соответствовал 25.000 немецких марок), к тому же приказал заплатить золотом. Это сравнимо, если не принимать во внимание невообразимые цены недавних времен, только с 4.000 золотых флоринов, которые заплатил Франциск I, король Франции за «Мону Лизу» кисти Леонардо да Винчи. Александр в образе Зевса еще долго украшал храм Артемиды, вызывая благоговение паломников со всей Эллады.

Когда Александр в первый раз посетил мастерскую и узрел на одном из полотен самого себя верхом на коне, то с безразличием прошел мимо. Буцефал же, которого конюх у входа держал за поводья, радостно заржал, когда увидел свое изображение. На что Апеллес заметил: «О царь, твой конь выражает свое одобрение, а ты не милостив ко мне!» Рассказывают, что вокруг вишен в руках мальчика, нарисованного художником, кружились живые птицы, пытаясь клевать ягоды. Конечно, это анекдот, однако историки-искусствоведы благодарны и за то, что, несмотря на почти полное отсутствие фактов, все же имеют представление о том, к какой реалистичности и достоверности стремился художник.

Способности Александра определять скорость движения обоза, дискутировать о философии, следить за ремонтом балисты, ставить на сцене фрагменты драмы Еврипида, заниматься строевой подготовкой с войсками, вести споры о Гомере, организовывать гимнастические состязания проявились в Эфесе по-новому. Путешествие по плодородной земле Карий с ее оливковыми рощами, гранатовыми и фиговыми деревьями, виноградниками, фруктовыми садами, зарослями диких роз и мальв заставило на неделю забыть о войне. Однако идиллия разрушилась — к радости полководцев, которые по собственному опыту знали, как праздность парализует боеспособность воинов. Дозор прибыл с сообщением, что жители Милета, вопреки прежнему обещанию, не собираются открыть городские ворота без сопротивления. Персидский наместник, вначале испугавшись, быстро пришел в себя, когда узнал, что четыреста союзнических военных кораблей приближаются, чтобы деблокировать город. В соответствии с девизом, гласившим, что то, что необходимо делать, надо делать быстро, уже та рассвете Александр двинулся в путь. Когда он приблизился к Милету, то у побережья заметил первые паруса. Это были его корабли, а вовсе не персидские галеры, которых ждали из Египта. Триеры Александра закрыли подходы к четырем гаваням и начали выгружать осадные орудия: тараны, катапульты, штурмовые лестницы. Храбрость окруженных с суши и блокированных с моря защитников так же быстро улетучилась, как и возникла, — особенно когда они увидели, что появившийся наконец флот и веслом не ударил, чтобы отважиться на атаку.