Александр Великий. Мечта о братстве народов - [15]

Александр верил в богов, но он верил и в то, что они носили в себе много «человеческого, слишком человеческого». Он полагался на дар своих ясновидящих, хотя не считал преступным иногда истолковывать пророчества по-своему. Он был глубоко убежден в своем божественном происхождении, однако, демонстрируя собственную независимость, при случае не упускал возможности поиздеваться над этим. Кто хочет понять Александра, должен знать, что религиозность и неверие, мифологизация и скепсис — эти противоположные ипостаси его мировосприятия — были переплетены так тесно, что часто очень трудно отделить одно от другого.

Так, «Илиада» являлась для него и поэтическим шедевром, и дневником войны одновременно. Аристотель написал к ней комментарии специально для Александра. На протяжении всего похода эта рукопись лежала вместе с кинжалом у него под подушкой. Люди, о которых повествовал Гомер, жили почти тысячу лет назад. Однако они не казались чужими: это были воины, которые собирались за царским столом после тяжелого дня, хвастали своими подвигами, напивались допьяна, внимали песням рапсодов, спорили, даже дрались… Это были герои, для которых храбрость являлась наивысшей добродетелью, а слава — желанной целью. Жить, подражая героям Гомера, считалось у македонской знати священным долгом. Идеалы, которые поэт ставил в центр внимания, были и ее идеалами. Пиршество Александра с его полководцами, придворными поэтами, философами могло бы быть застольем Агамемнона или Приама. И если царь о чем-то сожалел, то лишь о том, что у него нет Гомера, который бы увековечил его подвиги, а есть лишь Каллисфен (хотя он и был племянником Аристотеля).

Но возвратимся к армии. Царь вел свои войска через Перкоты в Лампсак по равнине Адрастея. Они были в пути уже четыре дня, но не обнаружили и следов врага. Ничто не страшило Александра больше, чем то, что персы уклонялись от встречи, определенно увлекая его все дальше вглубь опустошенного, безлюдного пространства, чтобы потом отрезать путь к отступлению. Стратегией изматывания врага и лишения его возможности пополнить запасы продовольствия Фабий Кунктатор довел карфагенского полководца Ганнибала до отчаяния. Жертвой этой стратегии пал и Наполеон в России. На душе Александра стало бы еще тревожнее, если бы он знал, что самый способный военачальник противника именно это и задумал, а кроме всего прочего решил задействовать превосходящий флот, чтобы перенести войну на территорию Греции, склонить города-государства к переходу на свою сторону или принудить их к капитуляции.

Этого человека звали Мемнон; он был греком с Родоса, хорошо зарекомендовавшим себя на службе у персов. План разбить Александра без битвы, предотвращая малым злом большое, казавшийся и простым, и эффективным, подвергся на военном совете всеобщему осуждению. Слишком возомнил о себе этот человек, который не только был чужаком, но и втерся в доверие к Великому царю, размышляли сатрапы Лидии, Фригии, Каппадокии, Киликии. Ведь та земля, которую он хотел сжечь, была их землей, покрытой плодородными полями, цветущими садами, рыбными прудами, парками, девственными лесами, замками, крепостями, зажиточными селениями, богатыми городами. Они победят этого Александра, не жертвуя ни добром, ни подданными.

Они выстроились на западном берегу Граника — стремительно мчавшейся реки шириной около двадцати метров, которая, спускаясь с горы Ида, впадает в Мраморное море. Казалось, они заняли отличную позицию. С их стороны круто поднимался скользкий глинистый берег, с фланга защищало озеро. На шестые сутки после полудня появился Александр и тут же перестроил свои войска для наступления. Опытный Парменион возражал: ни один полководец не должен отправлять в бой обессилевших после марша в испепеляющий зной воинов, прежде чем не разобьет лагерь и не даст им отдых.

«Я сгорю от стыда, если после взятия Геллеспонта задержусь у этого ручья. Это недостойно славы македонян», — таков был ответ Александра, который звучал настолько хвастливо, насколько был мудр совет Пармениона. Однако царь с первого взгляда оценил, как неверно с тактической точки зрения построились персы: их конница — элита армии, сметающая все на своем пути сила — не сможет использовать всю свою мощь на обрывистом берегу. Выставленное позади нее пешее войско из греческих наемников было практически нейтрализовано, потому что дистанция между ним и кавалерией оказалась слишком велика.

«Какое-то время обе армии стояли друг против друга, содрогаясь при мысли о том, что им предстоит, и глубокая тишина царила на обоих берегах», — сообщает историк Греции Флавий Арриан, который описал поход Александра. Впечатляющее замечание! Оно доказывает, что «героям» — и малым, и великим — не чужд страх (его не знают только святые, а способность преодолеть его называется храбростью). Победить страх перед сражением помогали воинствующие крики и бой барабанов.

Историки, изучающие войны, снова и снова задают себе один и тот же вопрос: почему персы построили свои войска вопреки всякому здравому смыслу. Бездарность? Едва ли: в их рядах были опытные полководцы. Страх перед македонянами? Немыслимо: в конце концов, они уже однажды разделались с ними — еще во времена правления Филиппа. Британский генерал-майор Джон Ф. С. Филлер дает и неожиданный, и убедительный ответ: «Поставить греческих наемников в первых рядах сражающихся значило предоставить им почетное место. А это запрещал воинский кодекс чести. Чтобы объяснить эту тактическую глупость, достаточно вспомнить о тщеславии. Вдумайтесь в суть традиций готских рыцарей в битве у Таганаи, французского рыцарства — у Креси и вообще поразмыслите о природе высокомерия тех, кто сражался в седле в бесчисленных битвах вплоть до первой мировой войны. С давних пор кавалерия с высоты своих лошадей смотрела на пехоту с презрением — сверху вниз».