Александр Суворов - [66]
Мандрыкин поднял чарку за здоровье именинника. Раздались крики «ура». Подали пироги с грибами и «вавилонский суп», то есть щи из кислой капусты. Все принялись за еду с аппетитом.
Перед Суворовым поставили два отдельных горшочка с «ассирийской», то есть гречневой, кашей и с тем же «вавилонским супом». За стулом Суворова стоял Прохор Дубасов.
Чарки наполнялись и пустели уже без соблюдения старшинства. Припасов наливал тем, кто хотел. Сакен опрокидывал чарку за чаркой. Суворов покосился на него.
Закурили трубки. Принесли бутылки с ромом, чай и кипяток в закопченных медных чайниках. Об имениннике забыли. Суворов достал из кармана табакерку, понюхал и заговорил с бароном Сакеном по-немецки.
— Господин барон, ведь вы и ваши предки — рыцари Ливонского ордена? Тевтоны?
— Возможно, граф. Наша фамилия весьма обширна. Сакены служили в разных странах.
— Вы знаете, барон, кто Александр Невский, имя которого я ношу?
— Да, граф.
— Вы, конечно, слышали про сражение на Чудском озере?
— Конечно! Это было сражение тринадцатого века, если не ошибаюсь.
— Рыцари были разбиты наголову. Почему? Как вы думаете?
— Я думаю, что они оказались слабее.
— Почему же?
— Строй русских в этой битве оказался для них почти новостью. А русские уже знали тевтонский клин.
— Не по полену клин, господин барон.
— Вы совершенно правы, господин генерал.
Беседа Суворова с Сакеном прервалась. Внезапно вошел солдат и громко доложил:
— Курьер от его светлости фельдмаршала!
— Второй курьер?!
Возгласы изумления сменились тишиной.
Прибытие второго курьера из главной квартиры действующей армии означало нечто чрезвычайное. Получив утром первое письмо, Суворов догадался, что в нем, наверное, одни поздравления, и поэтому согласился на придуманный Мандрыкиным церемониал: вскрыть и прочесть письмо фельдмаршала во время именинного обеда.
— Позови курьера сюда, — приказал Суворов.
Все взоры обратились к двери. Вошел забрызганный по пояс дорожной грязью ординарец светлейшего, сержант Пахомов. Он явился к Суворову по форме и протянул пакет. На этот раз Суворов вскрыл пакет без всяких церемоний. В нем заключалось предписание фельдмаршала.
«Турецкая флотилия под Измаилом почти вся истреблена, — писал Потемкин, — остается предпринять на овладение городом, для чего, ваше сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду».
Суворов вскочил на ноги, кинулся обнимать и целовать ординарца, пачкая свой мундир о его забрызганный грязью плащ.
— Дубасов, пирогов! — кричал Суворов. — Припасов, водки! Садись, мой друг. Вот уж истинно получил я подарок! Вот спасибо тебе, друг любезный! Садись, закуси, выпей. Ведь я сегодня именинник…
Усадив курьера к столу, Суворов, блестя потемневшими глазами, воскликнул:
— Господа офицеры!
Все смолкли, ожидая, что Суворов объявит содержание письма. Он поднял письмо вверх, отпихнул ногой стул, подбоченился и, помахивая письмом, как машет платочком в пляске баба, пошел кругом, припевая:
— Ну, старик нашел самого себя, — шепнул один из гостей соседу. — Вот теперь он именинник!
— Ваше сиятельство, да объявите же нам радостное известие. Сгораем от любопытства! — просил Мандрыкин.
— Мандрыка! — крикнул Суворов. — Свеженькое дело. Я еду под Измаил. Предписание его светлости.
Крики изумления, возгласы поздравлений, недоумения — все слилось в общий гул.
Суворов остановил крики отстраняющим движением руки:
— Мальчики, довольно! Погуляли — и будет. Пора за дело. Прохор! Перо, бумагу, песочницу, печать!
Суворов схватил за угол скатерть, приподнял ее и одним движением сгреб всю посуду со стола подальше от себя. Прохор принес и поставил перед генералом старинный ларец с письменным прибором, полученный им в наследство от отца.
Суворов склонился над бумагой с пером в руке, в задумчивом молчании. Гости, кланяясь ему, покидали зал шумными группами. Хотел уйти и Остен-Сакен. На его поклон Суворов ответил безмолвным жестом: «Останьтесь!»
Комната опустела. На другом конце стола, упав головой на стол, храпел курьер Потемкина. Он успел осушить под шумок целую бутылку рома. Его хотели разбудить. Суворов не велел:
— Пусть отсыпается — ему ведь скакать еще сто верст.
При Суворове остались только его штапы. Комната являла собой вид покинутого поля битвы. Валялись опрокинутые стулья, хрустело под ногой разбитое стекло.
Около Суворова сел его письмоводитель Курис, с другой стороны — полковник Мандрыкин.
Не написав ни слова, Суворов положил перо на стол, закрыл глаза и, словно погружаясь в дрему, тихо заговорил:
— У генералов под Измаилом накрывают на восемь человек, а сыты бывают двое. А солдаты? Слышь ты, неоткуда взять, не на чем везти. Да казак на седле два пуда привезет. Коню пуд не тяга, а пудом сорок сыты. Неоткуда? У тебя два сухаря — один отдай товарищу. Торговцы из Измаила откочевали — нету-де в армии денег. Кабы знали!
Курис, сделав в воздухе круг пером, возгласил:
— Суворов приказал! — склонился к столу и побежал пером по бумаге.
Суворов, казалось, задремал и смолк. Но лишь у Куриса перо перестало скрипеть, Суворов заговорил опять:
