Александр Суворов - [14]

Положив руку на страницу, Головин спросил:

— А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?

Александр живо ответил:

— Диоген не мог стать Александром, сударь!

— Ну, а тот?

— Быв Александром Великим, стать Диогеном — нищим! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре!

Головин засмеялся:

— Да, милый, такого не бывало… Вот слушай еще! — Головин перевернул несколько страниц.

— Давайте я буду читать, — сказал Александр, — а вы слушайте.

Головин согласился. Александр начал читать вслух и забыл все, что было кругом. Хозяин иногда забывался и дремал. Тогда Александр повышал голос. Головин испуганно открывал глаза, вскакивал с кресел, хватал колотушку и подбегал с ней к окну, неистово стуча. Со двора сейчас же отзывались свистом. Трещотки, колотушки, рожки, звон колокола, стук в чугунное било не смолкали несколько минут. Затем наступала тишина.

— Читай дальше! — приказывал боярин.

Александр читал все тише и тише. Головин наконец захрапел. Свеча догорала, и, хотя на столике лежало несколько запасных свечей, Александр закрыл книгу, улегся на пышной постели из сена, приготовленной для боярина. Свеча мигнула и погасла. Громко храпел хозяин. Должно быть, заснула и стража на дворе: стук и гром больше не повторялись. Заснул и Александр.

Село Семеновское

Авдотья Федосеевна возвратилась от Головиных совсем расстроенная. Боярин Василий Васильевич совсем из ума выжил, невесть что творит и не только не застращал Александра тягостями военной службы, а, наоборот, подарил ему любимую свою книгу Квинта Курция и, даря, говорил:

— Попытай быть и Александром Великим и мудрым Диогеном. Попытай!

Вася Головин простился с Суворовым в слезах и в минуту расставанья все просил отца, чтобы он и его записал в Семеновский полк солдатом.

— Ладно, — утешил он Васю, — лишь вырастешь до Суворова, запишу. Ну-ка, померяйтесь.

Александр и Вася стали затылками друг к другу. Семилетнему Васе (он, правда, старался вытянуть насколько можно шею) оставалось расти до Александра не более вершка. И опять Авдотья Федосеевна обиделась за свое хилое детище.

— Быть тебе в полку, — сказала она сыну, — в двенадцатой роте, левофланговым.

— Зато у нас в первой роте на правом фланге Прошка Великан, — ответил Александр.

Давно в усадьбе Головиных не видали боярина в таком добром духе: он сам вышел провожать гостей до нового парадного подъезда и вел под руку Авдотью Федосеевну. За ними шла хозяйка, ведя по одну руку Васю, а по другую шел Александр с книгой Курция под мышкой.

Слуги в парадных кафтанах выстроились в два длинных ряда от выходных дверей до суворовского убогого возка с лубяным верхом. Доведя Авдотью Федосеевну до экипажа, Головин сам подсадил ее в повозку.

Тройка побежала. Двадцать конных егерей в польских красных кунтушах, расшитых шнурами, в синих рейтузах и в сапогах с огромными медными шпорами поскакали за тройкой по два в ряд: им было приказано проводить гостей до пограничного столба головинских владений.

Всю дорогу домой Авдотья Федосеевна не сказала сыну ни одного слова. Александр, раскрыв книгу Квинта Курция, начал читать ее с того места, где остановился ночью, усыпив чтением боярина.

Ветер перелистывал страницы…

Когда открылась в долине замшелая крыша суворовской усадьбы, Авдотья Федосеевна вздохнула, потянулась к сыну, сжала ладонями его лицо и поцеловала:

— Бедненький мой солдатик!..

Начали собираться на зиму в Москву — учиться Александру «указным наукам» в деревне не у кого, да и книг нужных не достать.

На дверях амбаров и кладовок повисли большие калачи замков и восковые печати. Дядька Александра, Мироныч, — его не брали в Москву — с горя загулял и был наказан на конюшне.

Вперед отправился небольшой обоз с запасами: мукой, крупой, соленьями, медом и яблоками. За последней телегой плясал на привязи, косясь кровавым глазом, любимый жеребчик Александра, Шермак…

День спустя в Москву покатили на двух тройках и Суворовы: отец с сыном на одной, мать с дочерью на второй. Книги, увязанные в рогожу, лежали у Александра в ногах.

Морозным ранним утром Суворовы въехали в Москву. Столица встретила их колокольным звоном, криком и мельканьем галочьих стай. Близ Никитских ворот, невдалеке от городского дома, Суворовы нагнали свой деревенский обоз.

Александр первым выскочил из возка. Отец и мать захлопотались с разгрузкой возов и не скоро хватились сына.

— Где он? — всполошилась мать.

Ей доложили, что Александр отвязал Шермака, вскочил на неоседланного коня и ускакал неведомо куда. Родители, привычные к выходкам быстронравного сына, не очень обеспокоились. Мать безнадежно махнула рукой.

Александр, проскакав во весь опор мимо Кремля, городом вынесся в улицу села Покровского. За селом открылось Семеновское поле. Александр придержал Шермака и пустил его шагом. Эти московские места были до сей поры мало знакомы Александру, но его то и дело обгоняли верхами в сопровождении рейткнехтов[14] офицеры, а он обгонял военные повозки, караульные команды. Дороги не приходилось спрашивать: все стремились к одному месту — к большому, вытоптанному солдатскими сапогами плацу среди огородов и рощ. Оттуда слышались взвизги флейт, рокот барабанов. На плацу шло учение. Покрикивали командиры. Солдаты маршировали, выкидывали ружьями артикул.