Александр Радищев - [3]

   Фёдор Ушаков, бывший в студенческой компании с Радищевым вместе в Лейпциге, на четвёртом году их там пребывания от скверной болезни умирал. Никто не мог этих ужасов ни видеть, ни слышать, вся русская колония от самого имени его открещивалась, и один только Радищев, натурально, дежурил при нём по двое суток, после из его покоя выходил, невидящими глазами глядя перед собой и пошатываясь, и родному брату Фёдора, Мише Ушакову, о состоянии больного пересказывал, а Миша бледнел, уши зажимал и просил без детальности, особливо чем рвало и где какие пятна выступили, молил не объяснять.

   Ясный и блистательный ум Фёдора Васильевича в минуты облегчения как вспышка проявлялся, и Радищева он к энциклопедистам и Гельвецию приобщил и значительно разум ему попрочистил. Когда совсем ему худо сделалось, просил он яда, Радищев не дал и во всю жизнь после казнился. Четыре часа с минутами уж тому оставалось, и врач свой вердикт произнес.

   Пока Радищев бегал по Петербургу и волновался - до поры, которую лекарь ему назначил, - воспомнил он Фёдора Васильевича ясно, с любовью и содроганием, а всё ж таки на резвости собственных его амурных похождений это ничуть не отразилось, - назавтра ж порхал как мотылёк.

* * *

   Радищев валялся на постеле, напевая модные куплетцы с видом самым бездельным:

   - Сама воспламенила

   Мою ты хладну кровь,

   За что ж ты пременила

   В недружество любовь?

   - Да почто ты безобразно так время проводишь? - теребил его Кутузов. - Нет того, чтоб встрепенуться да о духовном подумать!

   - Какой тебе в том прок, что я, лишась свободы,

   И радостей лишён, едину страсть храня?

   - Это ты-то - "едину страсть храня"? Это ты-то радостей лишён? - Кутузов от возмущения даже забыл грассировать.

   - На что изобличать, бессильны все доводы,

   Коль более уже не любишь ты меня.

   - Ну вот что, друг. Коли сейчас же не оденешься ты в выходное платье и из дому не двинешься, сам после пожалеешь.

   - Я занят проектом Уложения.

   - Проектом уложения в постель одной девицы, - захохотал Кутузов. - Сего дни тайное заседание ложи "Урания". Я иду к Елагину, и ты со мной.

   - Как не так, - возразил Радищев, не вставая даже с канапе.

   - Какой же ты всё-таки косный, мой друг. Я тебя хочу к большой Европе приобщить, а ты так и норовишь в своей навозной жиже поглубже увязнуть. Какое игнорантство! Не став на путь истины, не достигнешь ты совершенного просветления.

   С тем Кутузов хлопнул дверью. Однако вскоре вновь засунулся и спросил:

   - Деньги есть?

   - Три рубли, - отвечал Радищев, выворачивая карманы. Вчерашний дебош давал себя знать.

   Кутузов плюнул и скрылся.

   В доме Елагина проживал о ту пору великий маг и магистр всех тайных наук Каглиостро, который очень ловко показывал фокусы, учил своих адептов варить золото и будто даже сам варил какое-то варево, запах от коего был гораздо силён. Вскоре он сбежал из Петербурга от кредиторов, и честью уверяем, что оный Каглиостро не имеет ровно никакого отношения к нашему повествованию.

* * *

   Перехватывая у камердинера сапоги, пока тот ещё сильнее не запачкал, возя по ним щёткой - чёрт знает, откуда и берутся такие щётки! - в одной этой щётке больше грязи, чем на всей Невской перспективе, - Радищев успел уловить вылетевшее из уст того вместе с перегаром твёрдое сужденье:

   - Вот вы что хочешь говорите, Александр Николаевич, а Бога нет!

   Радищев так и сел, не зная, смеяться ему или плакать. Сапог, однако ж, не забывал, натягивал.

   - Вот хоть вы мне про метемпсихозу, хоть те-ле-о-логическое доказательство, - а я одно скажу: нет!..

   - Зачем же про метемпсихозу? - вытирал слёзы смеха Радищев. - Я тебе так скажу: ты же чувствуешь сам, что не то что-то городишь, аль нет?

   Камердинер мрачно примолк.

   - Ну, коли это... как на духу сказать... чувствую.

   - Да кто тебе сказывал, что Бога нет?

   - Поручик Чернышов вчерась в трактире у съезжей.

   - Нашёл и место!

   - Так есть, что ли, Бог-то?

   - Не сомневайся, есть и на тебя сейчас смотрит. В упор рассматривает.

   - Господи, барин, как вы меня утешили!.. Как утешили!.. Да я... я к вашему возвращению протрезвлюсь! Не верите?

   Радищев, подавляя улыбку, выскочил за дверь, на бегу заворачивая обшлага и поправляя шляпу. Резкий весенний ветер пронизывал до самого сердца. Фиалки, купленные на бегу, он согревал дыханьем.

   За неверность вне себя

   Я, сердясь, бываю,

   Но увижу лишь тебя -

   Всё позабываю,

   Я не помню в оной час

   Своея досады,

   И во взорах милых глаз

   Я ищу отрады.

   Напевая куплеты, Радищев хлопнул калиткой, сбежал по лесенке и зашагал к Гостиному двору, где у него назначена была любовная встреча.

* * *

   В одно прекрасное утро Радищев посмотрел на себя в зеркало, промыл глаза, выпил рюмку водки, чего обычно был противник, надел перчатки посвежее и поехал свататься к Анюте Рубановской. Она жила в Милионной улице, в башне заколдованного замка, и охранялась Сциллой и Харибдой - хлопотливой матушкой Прасковьей Фёдоровной и ещё тётушкой Глафирой Львовной, из-за которой Радищеву на всех почти балах приходилось измышлять головоломные какие-то трюки, чтобы остаться с Анютой наедине. Однако в том он преуспел, и услышав наедине от неё слова, необходимые для того, чтобы почитать себя счастливым, счастливым себя вовсе не почёл, а продолжал добиваться буквально ещё и руки, коль скоро ему уж отдано сердце. Шансы его были весьма тоскливы: обер-аудитор, 250 рублей в год жалованья, никому не нужное первоклассное юридическое образование, и в кармане пауки паутину свили.