Александр Иванов. Его жизнь и художественная деятельность - [3]

Иванов А.А. Жених, Campagnuolo, выбирающий кольцо для невесты 1839

Но что значили эти маленькие невзгоды в жизни юноши в сравнении с остальными, на редкость счастливыми условиями его детства и первой молодости? Повседневная жизнь доставляет нам множество примеров, когда талант, задавленный в самом зачатке силой неблагоприятных обстоятельств, глохнет, не успев расцвести, или истощает последние силы на борьбу с тяжелыми условиями жизни. Как далеки от этого были условия, в которых рос и воспитывался Александр Иванов! В свои юношеские годы он не только казался, но и на самом деле был баловнем судьбы. С одной стороны, наличие громадного таланта, с другой, – то, что необходимо для успешного его развития: семья, любовно следящая за успехами даровитого юноши, отец, образованный художник, дельный и внимательный наставник, постоянно окружавшее его общество художников, создавшее вокруг атмосферу, так сказать, насыщенную интересами искусства, сравнительно достаточные средства, – все, казалось, обеспечивало ему блестящее будущее, предвещало завидную карьеру и – можно было думать – счастье. Но принес ли Иванову счастье его громадный талант, добился ли он тех результатов, которых жаждал всю жизнь, – об этом знали при жизни его близкие, а после смерти узнало и все русское общество, для которого он столько лет с такой любовью и самоотвержением готовил свое «новое слово». Но не будем забегать вперед.

Особенно отличался молодой Иванов в рисовании с натуры; в этой области он поражал всех своими успехами. Вскоре по поступлении в Академию он получил уже две медали за рисунок. Восемнадцати лет юноша претендовал на вторую золотую медаль картиной «Приам испрашивает у Ахиллеса тело Гектора». Выставленная в Академии, картина эта понравилась всем своим рисунком, колоритом и обдуманностью. Участвуя в конкурсе на первую золотую медаль, Иванов написал картину «Иосиф, толкующий сны заключенным с ним в темнице виночерпию и хлебодару»; медаль досталась ему. На выставке 1827 года работа эта обратила на себя особое внимание. Ее очень хвалила критика того времени. «Вам уже известно, с каким восторгом была принята моя картина „Иосиф в темнице“, – пишет Иванов своему другу. – Тогда все согласны были, что она заслуживает более чем золотую медаль первого достоинства, что даже я сделал более чем Карл Брюллов (хотя никогда бы я не хотел состязаться с этим Геркулесом)», – прибавляет он со своей обычной скромностью.

Кроме этих конкурсных работ, желая усовершенствовать себя в рисунке, Иванов в бытность свою в Академии нарисовал с античных статуй несколько картонов в натуральную величину: до «Иосифа» он нарисовал «Лаокоона», которого выставил вместе с конкурсной работой в залах Академии; после «Иосифа» были нарисованы «Боец» и «Венера Медицейская». Впоследствии все эти рисунки были подарены московскому рисовальному классу.

Получение первой золотой медали имело громадное значение в жизни Иванова. Общество поощрения художников решило послать талантливого юношу на свой счет за границу для совершенствования в живописи. Но согласно требованию Общества Иванов должен был до отъезда своего написать еще одну картину на заданную тему. Распоряжение это было вызвано укоренившимся недоверием к самостоятельности художника и возникшим подозрением, не помогал ли ему отец в выполнении конкурсной работы. Задан был сюжет из мифологии: Беллерофонт отправляется в поход против Химеры. Все ждали, что молодой художник поспешит приняться за работу, чтобы насколько возможно ускорить свою командировку; но вопреки всем ожиданиям он мялся и медлил начинать картину. Причина такой нерешительности вскоре выяснилась. В здании Академии жил в это время со своим семейством музыкант, старик Гюльпен, обучавший музыке воспитанников Академии. В его молоденькую дочь влюбился Александр Иванов со всем пылом первой юношеской привязанности и серьезно мечтал о женитьбе. Но не вязались мечты эти с предполагавшейся поездкой: согласно правилам, существовавшим в Академии, женатые воспитанники не посылались за границу, и, следовательно, женившись, Иванов терял право на командировку. Приходилось выбирать между любимой девушкой и давно намеченной карьерой. Сердце юноши склонялось в пользу девушки. Как ни любил Иванов свое искусство, он готов был сложить к ногам своей возлюбленной свои мечты о служении последнему, свою карьеру художника, свои надежды на блестящее будущее… Он серьезно собирался отказаться навсегда от пенсиона, назначенного Обществом, и вместе с ним от возможности побывать за границей. Но не так относились к этому вопросу друзья Александра Иванова, уже успевшие оценить его как художника и понимавшие, какой колоссальный талант может заглохнуть. Отец его, лишившийся в молодости права командировки за границу вследствие женитьбы и по опыту оценивший значение этой потери, также не одобрял решения сына. Такой взгляд людей, близко стоявших к Иванову, вполне объяснялся условиями того времени. В конце двадцатых годов, когда художнику предстояла командировка, живопись в России делала только первые нетвердые шаги на пути самостоятельного развития, почти всецело находясь еще в своем подражательном периоде. О какой-либо своей собственной школе не было у нас и помину; дома молодой художник мог научиться очень немногому, и поездка за границу являлась почти неизбежным, почти единственным условием для всякого совершенствования. Понятно, что людям, любившим Иванова, нелегко было помириться с его решением. В числе наиболее преданных друзей его находился в это время некто Рабус, художник-пейзажист, много старше его годами, имевший на него большое влияние. Рабус был человек очень образованный, хорошо знакомый с немецкой литературой, и это в особенности привлекало к нему молодого Иванова, всегда тяготившегося недостаточностью своего образования, всегда жадно ловившего любые новые сведения. Иванов часто обращался к Рабусу с просьбой перевести то или другое с незнакомого ему немецкого языка; Рабус, проявлявший большой интерес к своему молодому другу, охотно исполнял эти поручения, не останавливаясь даже перед очень серьезными переводами. В тяжелый период жизни художника, когда предстояло ему решить столь трудный вопрос, когда приходилось выбирать между личным счастьем и самоотверженным служением искусству, Рабус употребил все свое влияние на юношу, чтобы отстоять интересы искусства. Адвокат был, видимо, мастер своего дела: Иванов вынес долгую и мучительную борьбу, прежде чем отказался от своих юношеских мечтаний, и вышел из нее со жгучей болью в сердце. Это была первая значительная жертва, принесенная художником на алтарь искусства; к несчастью, она открывала собой длинный ряд жертв, более или менее значительных, более или менее тяжелых, настоящий мартиролог, так печально, так трагически закончившийся в то время, когда уже близка была награда, которой он ждал всю жизнь, когда он наконец убедился, что заслужил эту награду. Нелегко досталась юноше эта первая жертва; впоследствии в суждениях его о женщинах, о женской красоте, которую он высоко ценил как художник, в выражениях его, непременно почтительных, в похвалах, часто слишком восторженных, всегда звучала печальная нотка, как бы не вполне угасшее еще воспоминание о счастье, когда-то доступном, но теперь безвозвратно утраченном… Много лет спустя была минута в жизни художника, когда в нем снова проснулась надежда на личное счастье; но жестоко поплатился он за эту мимолетную надежду. Радужные мечты безжалостно обманули его, воображаемое счастье, не перешедшее за пределы фантазии художника, его создавшей, мгновенное, как сон, рассеялось подобно утреннему туману, раскрыв перед ним целые годы реальных страданий.