Александр Исаевич Браудо: Очерки и воспоминания - [2]

Освежить сегодня в памяти собравшихся образ этого редкого человека будет не только данью уважения, долгом признательности. Это будет в наше черствое время и передышкой от тяжелых переживаний, освежающей струей бодрости и веры в людей.

Я встретился впервые с Браудо в Петербурге, в 1891 году. Ему было тогда лет 27-28; он только начинал свою службу в Публичной Библиотеке, и печатал свои первые исторические работы. Мы близко сошлись, и с тех пор в течение 30-ти лет на моих глазах проходило все то, чем жил, дышал и горел А. И. Не подозревал я тогда при первой встрече, что в этом всегда спокойном, ровном {8} "книжном" человеке с тихим голосом, с особым мягким блеском в глазах, таится столько энергии и настойчивости. Не приходило также на ум, что за этой кроткой, почти детской улыбкой скрывается такое глубокое чувство внутреннего возмущения против царившего кругом произвола и насилия.

Я это скоро почувствовал. Помню, ему лишь недавно было поручено заведывание общественно-юридическим отделом Публичной Библиотеки. Его стаж был еще не велик: лишь пять лет прошло, как он окончил курс Историко-Филологического факультета в Дерпте (Юрьеве). Уже в студенческие годы он обратил на себя внимание любовью к книге, и его привлекали к сотрудничеству в тамошней университетской библиотеке. Всего третий год А. И. был на своем посту в центральном русском книгохранилище, и к нему уже тянулись за советом и указаниями молодые и старые ученые, юристы-практики, экономисты. А вслед за ними - публицисты, члены общественных и политических организаций - оппозиционных, революционных и др.

И кто знает? Быть может, в таком постоянном общении со столь разнородными элементами, при неизменном желании А. И. их возможно полнее и лучше обслужить книжными сокровищами своего общественно-юридического отдела, уже шел процесс усвоения новых идей, новых запросов времени. Не в постоянном ли обмене впечатлениями с этими читателями мысль молодого библиотекаря постепенно отвлекалась от академического трактования научных проблем государственного права к живым современным вопросам русской жизни? Да оно и было больше по душ самой натуре А. И., "хотя и тихой, не бурной", - как выразился один из писавших о нем, "но подвижной, нуждающейся в более непосредственной и живой деятельности".

Играл, очевидно, роль и другой момент, более значительный и действенный: то были общественные настроения эпохи конца XIX-го века, когда в царствование Александра III на верхах крепла темная реакция, совершенно не считаясь ни с ростом сознательности в народных массах, ни со вспыхивавшими по всей стране проявлениями недовольства. Не оправдала самых скромных надежд, даже у {9} наиболее робких верноподданных монархистов, и эпоха царствования Николая II. Борьба за основную государственную реформу стала общим лозунгом, объединившим самые различные круги. Борьба эта захватила и мирного Александра Исаевича.

Уже в юные годы, когда А. И. жил во Владимире на Клязьме, он имел возможность близко наблюдать и серую, безотрадную жизнь русского крестьянства, горе русского пролетария, и сизифову работу тех, кто желал облегчить их судьбу, новых строителей народной жизни - учителей, агрономов, статистиков, врачей, земских деятелей... Наконец, у А. И. билось сердце не только гражданина земли русской, - но и гражданина особой марки: он был евреем. Столкнувшись впервые с задачами еврейской общественности в студенческом кружке, существовавшем в 80-х годах при Дерптском (Юрьевском) университет, он многое понял. Он стал горячим сторонником самодеятельности в еврейской среде, необходимости борьбы за права еврейского народа, за перестройку его экономического быта, за искание новых путей внутренней и внешней эмансипации... В его сознании такая работа должна была идти рука об руку с борьбой за раскрепощение всей России.

В начале 90-х годов официальный антисемитизм широкой мутной волной разливался по стране, вызывая погромы, кровавые жертвы, жестокие выселения. Пред умственным взором молодого историка вставали картины средневековых преследований и массовых изгнаний.

Невольно напрашивалось сравнение с происходившей на его глазах травлей на миллионы людей, повинных лишь в том, что в паспорте их имеется роковая отметка: "иудейского вероисповедания".

Сам А. И. как раз меньше других своих соплеменников страдал от своего происхождения: он попал в университет до введения процентной нормы; был принят по окончании курса на государственную службу, не испытал на себе никаких стеснений по праву жительства. Его повсюду принимали, и вопроса об его еврействе не ставили... Но тем более коробило и волновало А. И-ча то, что проделывалось в тe годы с бесправными массами еврейства в черте еврейской оседлости, или с людьми, приезжавшими в {10} столицу или во внутренние губернии "бес права жительства", обреченными на тюрьму и высылку по этапу...

Не сразу совершился полный переворот в воззрениях А. И-ча и в характере его общественной работы. С Публичной Библиотекой, с миром книг, он за всю свою жизнь никогда не порывал. Время от времени он продолжал еще печатать обзоры русской исторической литературы, написал интересный анализ исторических трудов проф. Бершадского о Литовских евреях, помещал статьи в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Но уже со средины 90-х годов мы видим, как наряду с научными работами в области истории он все более приближается к животрепещущим злобам общерусской жизни.