Александр II. Воспоминания - [25]

В руководящих кругах либеральной партии были не только разочарованы. Там негодовали на Лорис-Меликова, горько упрекая его в том, что он позволял распространять от своего имени лживые обещания и поддерживал свою популярность «недопустимыми экивоками», произносили даже слово «мошенничество» и спрашивали себя с негодующим недоумением:

– Не надул ли нас всех этот армянин?

Чрезвычайно взволнованный этими обвинениями, Лорис-Меликов решил пойти напролом. Он пригласил к себе редакторов крупных газет и в задушевной беседе заявил им, что готов больше, чем когда бы то ни было, «действовать в согласии со свободной прессой». Но, как бы призывая их в судьи, он доказывал колоссальную трудность своей задачи, убеждал их вооружиться терпением и «не возбуждать напрасно общественных умов, питая их бесплодными иллюзиями». Затем он вкратце изложил свою политическую программу. Он имеет в виду способствовать развитию деятельности земств и дать им все необходимые полномочия «для наиболее успешного ведения местных дел и улучшения экономического быта страны». Он преобразует полицию, «чтобы впредь сделать невозможными те незаконные действия, которые могли иметь место в прошлом». Наконец, организует обширные сенаторские обследования и с целью точно узнать волю народа и согласовать старые порядки с новыми потребностями». Но выполнение этой программы потребует не менее пяти или шести лет. В настоящую же минуту «никакой речи быть не может о привлечении общественных сил к управлению страной, в форме ли представительных органов на европейский лад или в виде земских соборов прежних времен». Все, что писали по этому поводу в либеральной прессе за последние несколько месяцев, является лишь «химерами и фантазией».

Аудитория была ошеломлена категоричностью этих заявлении. Все прежние обвинения по адресу Лорис-Меликова в неопределенности и двусмысленности обещаний отпадали сами собой. После короткого обмена мнениями журналисты удалились потрясенные. Однако некоторая доля гордости примешивалась к их подавленному настроению. Впервые царский министр оказывал представителям прессы честь подобной откровенностью.

Со следующего дня тон либеральной прессы резко изменился. Некоторые газеты уверяли даже, что никогда не распространяли «химер и фантазий». Но у всех был одинаковый тон печальной покорности.

* * *

В спокойной прелести дачной крымской жизни Александр не переставал, однако, думать о том, что готовит ему будущее. Его фатализм и мужество не мешали ему часто вспоминать, что жизнь его постоянно подвергается опасности. Какие новые покушения на него готовили теперь террористы? Их постоянные преследования изнурили ему душу. И кто знает, сколько еще раз Бог отведет удар от его головы?

Под влиянием этих мыслей царь решил материально обеспечить будущее своей жены и детей, у которых не было личного состояния, и составил следующее завещание:

«Государственные процентные бумаги, опись которых при сем прилагается, помещенные от моего имени министром двора в Государственный банк 5 сентября 1880 года, в сумме три миллиона триста две тысячи девятьсот семьдесят рублей, есть собственность моей жены, Ее светлости, светлейшей княгини Екатерины Михайловны Юрьевской, урожденной Долгорукой, и наших детей. Ей одной я даю право распоряжаться этим капиталом при моей жизни и после моей смерти. Александр. Ливадия, 11 сентября 1880 года».

Несколько дней спустя полиции удалось захватить часть прокламаций, составленных исполнительным комитетом революционной партии для распространения среди студенчества и рабочих. В прокламациях были перечислены имена всех товарищей, приговоренных к смерти и казненных за последние месяцы. На их головы возлагали мученический венец и за их гибель грозили близким и страшным мщением.

Одновременно с получением этого известия в Ливадию прибыли цесаревич с женой, рассчитывая провести там несколько недель. Император, уверенный в добросовестности своего сына и в его любви к себе, не колеблясь, поручил его заботам свою жену и детей на случай своей смерти. Наследник поклялся, что он всегда будет им надежной защитой. Тогда царь прибавил к своему завещанию следующее письмо на имя цесаревича:

«Ливадия, 9 ноября 1880 года

Дорогой Саша!

В случае моей смерти поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявлявшееся с первого же дня твоего с ними знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, убеждает меня в том, что ты их не покинешь и будешь им защитником и добрым советчиком. При жизни моей жены наши дети должны остаться лишь под ее опекой, если же Бог призовет ее к себе до их совершеннолетия, я желаю, чтобы их опекуном стал генерал Рылеев и еще одно лицо по его выбору и с твоего согласия. Моя жена ничего не унаследовала от своей семьи. Все имущество, принадлежащее ей в настоящее время – движимое и недвижимое, – приобретено ею лично, и родственники ее не имеют на это имущество никаких прав. Моя жена может распоряжаться им по собственному усмотрению. Из предосторожности она передала мне все свое состояние, и мы условились, что, если я переживу ее, оно будет поровну распределено между нашими детьми и передано им мною после их совершеннолетия или при замужестве наших дочерей.