Александр I и Наполеон - [118]

Все это вместе и объясняет, почему Александр I, который, по его собственному признанию, никому не верил, считая всех людей мерзавцами, доверился Аракчееву как единственному другу, который его никогда ни в чем не обманет…

Разумеется, всесильный временщик, «полуимператор», как называли Аракчеева современники, был лишь исполнителем воли своего «батюшки» и того политического курса, который определял «батюшка», т. е. царь. До 1815 г., пока царизм был занят коалиционными войнами и проектами внутренних реформ, Аракчеев держался смирно. Не сразу он дал себе волю и после победы над Наполеоном. Эта победа, как подмечено современниками, «возвысила мнение русских о самих себе и о своем отечестве». Вся Россия славила Александра I как освободителя и «пастыря» народов.

И ты среди толпы, России божество! —

восторженно приветствовал царя юный Пушкин, который раньше многих разочаруется в Александре и будет развенчивать его в хлестких эпиграммах, «подсвистывая ему до самого гроба» (так скажет об этом сам поэт).

Все ждали от своего «божества» в награду за патриотизм перемен в жизни к лучшему и не дождались. Первыми разочаровались крестьяне. Им с высоты трона не досталось даже слов благодарности. В манифесте Александра I от 30 августа 1814 г., который одаривал все сословия различными милостями, о крестьянах было сказано буквально следующее: «Крестьяне, верный наш народ, — да получат мзду свою от Бога!» Крестьянский люд, возвращенный под ярмо барщины, повсеместно роптал: «Мы избавили отечество от тирана, а нас опять тиранят господа».

Вспоминал ли Александр I в то время триумфа и тревоги предостережение своего воспитателя Ф.Ц. Лагарпа: «Ропот — это первые языки пламени, из которого рождается пожар революции»? Разочарование народа передалось обществу, военным, заразив их настроением, которое В.О. Ключевский удачно назвал «патриотической скорбью». Это настроение главным образом и вызвало к жизни первое в России революционное движение декабристов, зачинатели которого прямо свидетельствовали: видеть русский народ, «первый в Европе по славе и могуществу», в цепях крепостничества после исторических побед 1812–1815 гг. стало невыносимым.

Передовые дворяне, включая офицеров, даже некоторых генералов и крупных чиновников, ждали, что Александр даст крестьянам волю, а стране — конституцию. По мере того как выяснялось, что царь не уступит ни того, ни другого, они все больше разочаровывались в нем: ореол «пастыря народов» мерк в их глазах, обнажая его истинное лицо самодержца и крепостника. Символически выглядел пассаж, свидетелями которого стали будущие декабристы. В «Записках» И.Д. Якушкина читаем, как торжественно встречал Петербург летом 1814 г. гвардию, вернувшуюся из Парижа. «<…> Показался император <…> на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую уже он готов был опустить перед императрицей (Марией Федоровной. — Н.Т.). Мы им любовались. Но в эту самую минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя. Это было во мне первое разочарование на его счет; я невольно вспомнил о кошке, обращенной в красавицу, которая однакож не могла видеть мыши, не бросившись на нее».

Александр I был хорошо информирован о положении дел и в России, и в Европе. Как глава Священного союза он был заинтересован в жестком обеспечении на всем континенте порядка и покорности; но как российский государь понимал, что страна нуждается в послаблениях. Не только и даже не столько гуманные соображения, сколько инстинкт самосохранения побуждал его вновь и вновь возвращаться к крестьянскому вопросу, чтобы умерить вражду крестьян к помещикам и таким образом избежать грозящего повторения пугачевщины. Собирался ли он вообще после 1815 г. отменить крепостное право? Современные исследователи допускают, что да. Во всяком случае, говорил он об этом прямо. Весной 1814 г. на вечере в Париже у мадам Ж. де Сталь Александр провозгласил, обращаясь к революционному маркизу Ж. Лафайету: «С божьей помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование». С 1815 по 1819 г. царь ежегодно получал записки об условиях освобождения крестьян. Их составляли отчасти по его заданию, а частью по собственной инициативе П.Д. Киселев, Н.С. Мордвинов, В.Н. Каразин, Д.П. Извольский, С.М. Кочубей, Д.А. Гурьев, А.Ф, Малиновский, Е.Ф. Канкрин, Н.И. Тургенев и даже А.А. Аракчеев. Все они исходили из идеи постепенности. Канкрин, например, предлагал растянуть процесс отмены крепостного права до 1880 г. Все проекты царь отложил в долгий ящик — ни один из них не был допущен к официальному рассмотрению.

Итак, провозгласив свое намерение уничтожить крепостное право и собрав до десятка проектов, разъясняющих, как это сделать, Александр все оставил, как есть. Чем это объяснить? Только ли «неудовольствием» абсолютного большинства помещиков, которое удержало царя от радикальных шагов в крестьянском вопросе, когда он только начал царствовать? Эта причина и теперь была налицо, но к ней прибавилась другая — тот самый революционный вал, который прокатился в 1820–1821 гг. по Европе, потряс разум и волю царя и заставил его отбросить все либеральные иллюзии.