Александр Дейнека - [94]

Евгений Казарянц вспоминал, что в этой тяжелой обстановке Дейнека держался мужественно и с достоинством. «Для нас он был спасительным якорем, мы видели человека, художника, который обстоятельствам неподвластен, не гнется перед начальством, ненавидит лакеев и лакейскую живопись, сохраняет свою независимость, несмотря на все усилия согнуть его в бараний рог», — отмечал художник[192]. С позиций сегодняшнего дня довольно сложно понять причину разгрома МИПИДИ. Если рассматривать работы студентов и выпускников института этого времени, все они выглядят как самый консервативный социалистический реализм. Однако партийное начальство чувствовало, что свежая атмосфера творческой жизни в МИПИДИ созвучна всему тому, что пугало сталинских жрецов идеологии — например, стихам Анны Ахматовой и рассказам Михаила Зощенко, на которых в те годы тоже обрушилось высочайшее недовольство.

Очень многие художники (к слову сказать, лучшие художники того времени) остались без работы и средств к существованию. Особенно досталось Владимиру Андреевичу Фаворскому, изгнанному из МИПИДИ. Однако жена поэта Сергея Михалкова Наталья Кончаловская (по рекомендации своего знаменитого отца Петра Петровича Кончаловского или через церковные знакомства — и Фаворский, и Наталья Петровна даже в советские времена регулярно посещали храм, исповедовались и причащались) смогла устроить Фаворскому заказ на оформление своей детской книги «Наша древняя столица» об истории Москвы. По воспоминаниям близких, работа над этой книгой спасла тогда семью Фаворского от голода. Искусствовед А. Д. Чегодаев вспоминал, что, когда Фаворский работал над оформлением книги, ему часто приходилось ходить в дом к Кончаловским. Однажды, когда они работали, в комнату вошел Петр Петрович и, посмотрев на разложенные листы, сказал: «Вот уж не думал, что из моей дуры Наташки получится что-нибудь путное»[193].

Другим изгнанным преподавателям повезло меньше — кое-кому студенты даже собирали деньги на пропитание. Так было, например, с Александром Терентьевичем Матвеевым — в конце концов этот выдающийся скульптор смог устроиться на преподавательскую работу в ремесленное училище номер 64, где в то время учился Герман Черёмушкин. Именно Матвеев привел Черёмушкина в МИПИДИ и познакомил молодого учащегося художественно-ремесленного училища с Александром Дейнекой.

Реакция Дейнеки на происходившее была порой странной, если не сказать нехорошей. Одна студентка задала ему вопрос: «Почему вы, Александр Александрович, не защищаете ваших друзей?» Дейнека ответил резко, но по понятиям того времени вполне понятно. «Никаких друзей у меня нет», — отрезал он. Впрочем, резкость была отличительной чертой его характера, отмечаемой многими. Несомненно, это была его защитная реакция на нападки, которым он подвергался со стороны властей и официальных художников, работавших в слащавой и парадной стилистике того времени. Дейнека так работать не мог, как ни пытался: он был слишком закоренелым модернистом-новатором.

Окончательно МИПИДИ закрыли в 1952 году. Состоялось очередное собрание, на котором было зачитано письмо Сталина о том, что институт «превратился в рассадник формализма и его пора закрывать». Студентов перевели частично в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище Штиглица, которому в 1953 году было присвоено имя скульптора Веры Игнатьевны Мухиной, частично в Строгановское училище. Любимое детище Дейнеки прекратило свое существование. В наши дни следы существования МИПИДИ найти очень сложно — разве что в домашних архивах и личных коллекциях. В библиотеке московской Строгановской художественно-промышленной академии утверждают, что архивов МИПИДИ не сохранилось.

Какие бы времена ни переживал Александр Александрович Дейнека, он продолжал энергично и неутомимо работать вплоть до последних дней своей жизни. По воспоминаниям современников, ему нелегко удавалось принимать обстоятельства времени, которое казалось ему наполненным светом и энтузиазмом, а на деле ударяло по нему завистью и недоброжелательством многих коллег, которые вписывались в советскую официальную идеологию куда лучше, чем он, лучше чувствовали, что желают вожди, и понимали настроения Сталина. Многие из этих художников почти забыты, но в то время они были на волне признания.

Публика, читатели и зрители вполне разделяли вкусы властей, поскольку власти по своему образованию и подготовке были им близки, и далеко не всегда принимали и понимали творческие особенности таких талантливых новаторов, как Дейнека. В 1946 году неизвестный читатель написал в журнал «Огонек» письмо, хранящееся в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи:

«Товарищи из „Огонька“!

В номере 28 за 1946 г. помещены репродукции четырех картин А. Дейнека (пловцы, пейзажи с прудом и др.). Помещая картины Дейнека, наравне с картинами Шишкина, Левитана, Грабаря, вы тем самым стараетесь поставить на одну ступень с действительными мастерами кисти этого „художника“. Простите, но это просто неприлично.

Я до сих пор не могу без отвращения вспоминать „картину“ Дейнека, на которой вокруг какой-то лоханки, нa стоящей дыбом „беговой дорожке“ бегут человекообразные уроды, клеветнически именуемые спортсменами. И подобную картину теперь вижу в „Огоньке“.