Александр Благословенный - [11]

— А вы сами, Александр?..

— Что я?.. Просто счастливый случай. Хватит о грустном. Сделайте меня счастливым, Адам, подарите мне день молодости.

— Увы, я слишком стар для этого.

— Вы старше меня всего на семь лет. А выглядите куда моложе. Я не предлагаю вам никаких безумств. Мне просто хочется вернуть пережитое.

— Я не могу вам отказать… Александр.

— Отлично! Мы ужинаем сегодня у Елизаветы Алексеевны.

Чарторыйский вспыхнул.

— Захочет ли Ее Величество видеть меня?

— Это моя забота. Значит, договорились?..

…Гостиная Елизаветы Алексеевны. Хозяйка, несколько увядшая, хотя все еще красивая какой-то тонкой, тающей красотой женщина, встречает входящих гостей. Впереди Александр с цветами, за ним Чарторыйский.

— Добрый вечер, дорогая! — Александр целует жене руку. — Смотри, кого я привел.

Он делает шаг в сторону. Томительная пауза. Бывшие любовники не смеют взглянуть друг на друга. Словно не замечая их замешательства, Александр ставит цветы в вазу. Как и полагается женщине, Елизавета первой берет себя в руки.

— Добро пожаловать, князь. Сколько лет, сколько зим.

Подает ему руку, он почтительно целует. Александр достает из ведерка бутылку «Клико». Хлопает пробка. Пенная струя разлита по бокалам.

— За встречу через жизнь! — провозглашает Александр. Он залпом осушает бокал, остальные едва притронулись к вину.

Старенькое фортепиано привлекает взгляд Александра.

— Боже мой, я подарил его тебе на свадьбу. Где ты отыскала это старье?

Садится к инструменту, бравурно играет «Марсельезу», напевая:

Алон занфан де ля патри!..

— Как это бодрит! И до чего жалкий гимн сочинил Руже де Лиль в мою честь в Париже. В искусстве нельзя фальшивить.

— В жизни тоже, — прошептала Елизавета так тихо, что, похоже, никто не услышал.

Входит лакей:

— Кушать подано!

Александр сделал озабоченное лицо.

— Ужинайте, мои дорогие. Я вынужден вас покинуть.

— Я думала, ты подаришь мне этот вечер, — упавшим голосом сказала Елизавета.

— Увы, бедный русский царь не располагает даже своим временем. — И Александр откланялся со всеми знаками уважения к жене и дружбы — к Чарторыйскому…

Александр сбегает вниз, садится в кабриолет и бросает груму:

— К Нарышкиным!..

…Елизавета и Чарторыйский за столом. Они не притронулись к еде.

— Зачем ему это надо? — хмуро и печально спросил Чарторыйский.

— Он, видимо, решил вернуться к своей пассии, — задумчиво сказала Елизавета. — И для куража создал знакомую ситуацию.

Чарторыйский внимательно посмотрел на нее.

— Вы очень умны, мадам.

— Я всегда одна. Мне ничего другого не остается, как думать и… умнеть. — Это прозвучало очень женственно. Елизавета на миг словно вся высветилась изнутри.

— Вы все так же безбожно очаровательны, — вздохнул Чарторыйский. — Но могу я говорить с вами вполне откровенно?

— Вы, конечно, можете, но отвечу ли я вам тем же — не знаю.

— Что ж, попробуем. Зачем он нас сводил? Тогда, в молодости?

— Как ни странно, это было доброе в нем. Мы начали с любви. Ах, как мы любили друг друга! Затем у нас родились дочери. И одна за другой умерли. Мне кажется, он не простил мне этого, хотя никакой вины моей не было. Я стала ему в тягость. И тут появилась красавица Нарышкина. Он влюбился страстно. Но меня жалел. Он никого так не ценил, никем так не восторгался, как вами, и сделал мне воистину царский подарок.

— Но вы же любили его?

— Да… И вас… немножко. Не сердитесь на откровенность. Вы правда мне очень, очень помогли.

— Чем же все это кончилось?

— Вашим отъездом. Его разрывом с Нарышкиной. Она обманывала его со смазливым мальчишкой, флигель-адъютантом Гагариным. Александр сослал его в какой-то захудалый полк.

— Как не похоже это на Александра.

— Его оскорбили. И он далеко не так отходчив, как кажется. Ко мне он так и не вернулся.

— Но, кажется, вернулся к той?

— Не знаю… Время лечит и не такие раны.

— Вы не находите, что он стал странен? Говорлив. Рассеян. Возбужден. И как будто все время озирается.

— Он несчастлив. Я это знаю, но ничего не могу поделать.

— И все-таки берегите его… мадам… — Чарторыйский поклонился и встал.

Елизавета Алексеевна тоже поднялась. Внезапно Чарторыйский в страстном порыве прижал ее к груди.

— Князь, опомнитесь! Вы же рыцарь!..

Чарторыйский тут же отпустил ее.

— Я польский рыцарь, мадам. А если есть хоть тень шанса, поляк обязан им воспользоваться. Не ради себя — ради дамы.

— Я ценю вашу любезность, князь. Прощайте, Адам, чует мое сердце, мы больше не увидимся.

— Вы лучшая женщина на свете. И это говорит не поляк, а человек, навсегда околдованный проклятым очарованием вашей страны…

…Александр подкатил к дому Нарышкиных. Сквозь зашторенное окно будуара пробивался свет, остальные окна были темны. Александр спрыгнул на землю и отпустил грума.

— Завтра в шесть!

Зацокали копыта.

Александр поднялся на крыльцо, дернул ручку колокольчика. Дверь отворилась не так быстро, как надо бы, и почему-то вместо чопорного швейцара предстала перепуганная горничная Нарышкиной.

— Ах! — только и сказала она, сделав попытку захлопнуть дверь.

— Ты что — не узнала меня? — спросил Александр, потеснив горничную.

— Г-господина Нарышкина нет дома, — залепетала горничная. — И сегодня не будет.