Альбом - [41]

Служба была короткой, но очень красивой. Часам к четырем мы уже были дома. Похороны утомили маму, и она сразу прошла в спальню. Таким образом, у меня наконец появилось время для того, чтобы последовать совету Джорджа Тэлбота и отправиться в лесок, где он нашел золотую монету. Я поняла, какое важное значение имеет монета, золотая она или нет, поскольку она была из сундука.

Но я опоздала. К моему удивлению, в лесочке находились четверо неизвестных мужчин, и их поведение было настолько любопытным, что я стояла как завороженная, глядя на них. У них было восемь деревянных палок, лопата, молоток и несколько длинных кусков шпагата, а также ведерко с водой, вернее лейка, которой мисс Эмили поливала цветы, только без распылителя. Они вбивали в землю четыре деревянные палки, образуя большой квадрат, затем натягивали вокруг него шпагат, а потом таким же образом делили этот большой квадрат на четыре маленьких квадратика.

Каждый мужчина отправлялся в свой квадрат и на четвереньках внимательно его осматривал. Время от времени один из них поднимался на ноги, брал лейку и поливал землю водой, в то время как остальные внимательно смотрели на мокрую землю. Не знаю, сколько времени они занимались этим… Тогда я не знала также, зачем они это делают. Однажды ночью Герберт Дин объяснил мне, для чего нужна была такая процедура.

— Они хотели узнать, не копал ли кто-нибудь здесь землю. Если земля потревожена, вода уходит в землю быстрее, а на поверхности появляются пузыри. А почему они делали это в лесочке, тоже вполне понятно. Это самое удобное место. Здесь можно действовать незаметно. Все остальное на виду. Но, конечно, они не найдут золота.

— Почему?

— А потому, моя дорогая леди, что человек, который совершил это убийство и убежал с деньгами, слишком умен для того, чтобы закапывать их здесь.

Этот разговор состоялся в доме Джима Веллингтона той же самой ночью. Мама как бы для того, чтобы возместить свою вчерашнюю бездеятельность, сидела внизу до одиннадцати, заставляя меня играть с ней в карты, пока я чуть не сошла с ума. Не знаю, чего она боялась после убийства, почему заставила Холмса спать у нас в доме и так таинственно со мной разговаривала. Но когда стало известно, что золото пропало, она стала значительно спокойнее. Мои попытки что-то узнать от нее в этот вечер не увенчались успехом.

— Мама, — обратилась я к ней, собрав все свое мужество, когда она наконец собралась идти спать, — ты не считаешь, что теперь нужно объяснить то, что ты сказала мне в ночь, когда было совершено убийство?

— О чем ты говоришь, Луиза? Не понимаю тебя.

Я была испугана, но продолжала:

— Ты прекрасно знаешь, о чем, мама. Ты сказала, что я не должна выходить из дома ни днем, ни ночью. Сказала, что на это есть причины.

— Что здесь объяснять? Все вполне очевидно. А ты все же выходишь из дома. Я знаю это! Ты не слушаешь меня. Если бы кто-то сказал мне, что моя собственная дочь…

— Послушай, мама, — сказала я очень серьезно, — это очень важно для меня и Может иметь жизненно важное значение. Ты говорила о том, что это может испортить две жизни. Я не считаю, что это очевидно.

Она убирала карты, и мне показалось, что с минуту она стояла ко мне спиной в нерешительности, если, конечно, можно себе представить, что моя мама может быть в нерешительности. Потом она убрала карты и закрыла ящик. А когда повернулась ко мне, лицо ее ничего не выражало.

— Нужно сказать, я просто поддалась всеобщей истерии, — ответила она мне ровным голосом. — Не помню, что тогда говорила, но нет сомнения, что я имела в виду этих двух бедных женщин, живущих рядом.

После этого она, как обычно, напомнила мне, что нужно запереть все окна и двери, вышла из комнаты и направилась наверх в спальню. Маме было уже за шестьдесят. Она родила меня, будучи женщиной средних лет. Мама все еще прямо сидела на стуле, ходила с достоинством, что было для нее традицией. Глядя на нее, я почувствовала себя беспомощной, потому что была тогда уверена, как и уверена сейчас, что она могла бы помочь, если бы захотела. Я до сих пор удивляюсь ее молчанию, ее гордости или еще чему-то, что заставляло ее не делиться ни с кем своими подозрениями. Ни с кем, кроме миссис Тэлбот. Но здесь я опять столкнулась с обычаями Полумесяца, с боязнью его жителей получить дурную славу, с недоверием к полиции и с их твердым убеждением, что дом человека — его крепость.

Этот разговор произошел в субботу вечером, и у меня не было намерений не следовать совету мамы лечь спать.

В связи с тем, что у нее возникло это ложное чувство безопасности, чувство, что теперь все закончилось, Холмс больше не спал в доме. Поднявшись на второй этаж, я подошла к окну, которое выходило в сторону гаража, и увидела Холмса в окне его комнаты. Возможно, он забыл задернуть шторы или просто не обратил на них никакого внимания, потому что был полностью одет. Мама была в своей спальне, а я стояла у окна и с удивлением взирала на то, чем занимался Холмс.

А он, насколько я могла видеть, вырезал из книги страницы. Он сидел, согнувшись у стола, в руках держал нож, которым отрезал страницу за страницей и бросал на пол или в корзинку для мусора — мне не было видно. Работал он очень аккуратно и старательно, вырезая по одной странице. Вероятно, это занимало много времени, или же он был не очень ловким, потому что пока я смотрела на него, он вырезал только две или три страницы. Все было настолько удивительно, что когда мама позвала меня, я с трудом оторвалась от этого зрелища.