Албазинская крепость - [46]

— Смотри, Андрюшка, живьем лови ватажных главарей!.. Живьем! Упаси бог, чтоб лихие воры казни миновали!..

С тем сын воеводский и приготовился в далекий поход и казаков подобрал в свою рать захребетников лихих, один к одному, бродяга к бродяге, при пиках и бердышах, с самопалами и пушками. Собирался воеводский сын в поход словно на иноземного врага.

Весенняя распутица миновала. Очистились воды реки ото льда, воеводские ратные дощаники колыхала волна. Стояло в ряд десять кораблей: крутобокие, новые, высмоленные. Плыть кораблям надо вниз по реке Шилке. Ходил воевода и горд, и рад, и грозен. Да не всякая гроза страшна. Бывает и так: гром не из тучи… Так и случилось с грозным воеводой.

Прискакал скорый гонец. Запоздал он с царской грамотой не от своей воли: схватили его в степи степные татары. Едва гонец не пал головой, но грамотку царскую сохранил.

Отбили гонца от степных татар русские охочие люди, ехал гонец окольным путем, оттого и замешкался.

Воевода читал грамоту многажды, печать и лист смотрел на солнце, вновь читал и вновь старательно разглядывал печать. Доподлинно, это была царская грамота.

«…В день святого ангела великого государя всея Руси повелеваем сжечь грамотку нашу о казни вора и грабежника Ярошки Сабурова со товарищами. Воров тех милуем, и надобно их сыскать и отныне ворами не злословить, осыпать почетом и наградами. Ярофея же Сабурова именем нашим, великого государя Руси, ставим приказчиком Албазина, а рать его именуем русским воинством царским и шлем жалованье две тысячи серебром. И пусть Ярофей Сабуров с казаками те рубежи на Амуре-реке сторожит и на тех рубежах стоит посмерть…»

Воевода до ночи не выходил из приказной избы. Царская грамота сразила его пуще монгольской сабли. Почему царь милость возымел к разбойным грабежникам, того понять воевода не мог. Казалось ему, что наветы и ябеды возведены на него лихими албазинцами. Оттого свирепел пуще, путался в догадках: «Пошто царь ябедам воров поверил, ему же, воеводе царскому, учинил угрозу?» Развернул воевода грамоту царя, снова ее прочел, а по строчкам, в которых царь писал: вором-де Ярошку Сабурова не прозывать, провел много раз ногтем.

Дивился воевода деяниям царя, однако о писаниях и наказах царских надо было албазинцам давать весть, тем воздать им милость цареву и подвести вольный Албазин под воеводскую руку. И праведны слова предков: «Мала воровская сила, да слава лихая велика». Пришлось воеводе послать сына не с войной на Албазин, а с царской наградой да с повинными речами. «Перед горой не кичись, а горе поклонись».

Имел воевода и скрытые мысли, прикидывал так: великую соболиную казну, собранную албазинцами по Амуру, надо, мол, именем московского царя отобрать, крепость Албазин подчинить твердо Нерчинску. Пусть тот новонареченный приказчик крепости Ярошка Сабуров помнит воеводскую руку, челом бьет низко и ясак исправно посылает, как прочие острожники и крепости.

Корабли воеводы отплыли.

Албазинцы прослышали о походе воеводы, собрали немалую силу и поклялись воеводского выкормка в Албазин не пускать. Албазинцы двинулись навстречу: кто на кораблях, кто берегом пеший, кто конный…

Воеводские корабли повстречали возле острожка Сретенского, что стоял на правом берегу Шилки; путь до этого острожка — дней десять.

Албазинцы удивились, увидев три корабля: ратных людей воеводских на них было немного. Решили, что это лукавство воеводы, не иначе, а плывет большая рать позади.

Воеводский сын встревожился: не ожидал встретить албазинцев в пути. Воеводские казаки говорили:

— Негожа встреча. Быть бою, и в том бою милости не жди, побьют нас начисто лихие албазинцы.

Ярофей Сабуров кричал с дощаника воеводскому сыну:

— Ты, воеводский выкормок, корабли уводи! На наших землях тебе не ходить, воду из черного Амура не пить!

Воеводский сын отвечал:

— Без войны плыву, казаки, добром!..

Албазинцы кричали враз:

— Добро то нам ведомо!.. От того добра наш Пашка в могилу сошел!..

— У твоего отца-лиходея рука премного легка: колодки железны набьет махоньки, петлю затянет тоненьку!..

— Ой, добр лиходей!..

Ярофей кричал наперебой казачьим глоткам:

— Уводи корабли подобру! Хуже будет! Побьем!

Воеводский сын молчал. Албазинцы хохотали пуще:

— Эй, лихой воин, вот поплывем мы в Дауры, будешь ты у нас в кашеварах!

Видя смуту и угрозы, воеводский посланец вышел на корабельный помост, снял шапку высокую стрельчатую, поклонился:

— Неславно, казаки, орете! Везу грамоту цареву, милостивую!..

Албазинцы давно знали о той грамоте, что привез первый гонец, о второй и не помышляли, оттого Ярофей сбил воеводского сына бранной речью:

— Ту грамоту оставь при себе, выкормок! Та грамота отца твоего, лиходея, злословная ложь!

Воеводский сын не стерпел обид, стал отругиваться:

— Острог ваш разбойный! Ставили его воры! Скиньте, казаки, Ярошку, идите под Нерчинск!

Албазинцы гневно отвечали:

— Головы потеряем, а нерчинских боярских детей править в Албазин не пустим! Тому не бывать!..

Воеводский сын кричал:

— Острог ваш сжечь надобно! Церковь божью разобрать! Вас же, воров, копьями колоть, саблями рубить, на кол сажать!

Албазинцы выхватили самопалы, для острастки пальнули по ветру. Воеводский сын сошел с помоста, спрятался в кормовую клеть. Казакам своим велел дощаники повернуть, плыть назад без боя.