Албазинская крепость - [22]

Чум князя, покрытый белыми оленьими шкурами, возвышался на холме.

По правую сторону, на расстоянии полета стрелы, стояли чумы близких родичей князя, а по левую — чумы его жен. Самый близкий чум — любимой жены Мартачи.

В чуме князя жарко горел костер. Князь лежал на песцовых шкурах. Остроухая собака, осторожно ступая, доверчиво ткнулась носом к хозяину, но князь ткнул ее ногой; она с визгом забилась под шкуры. Неудачи преследовали князя.

Караван вел мудрейший вожак Чапчагирского рода — старый Лока. Лучше Лока никто не умел искать в тайге удобные пути и богатые кормовища. Однако Лока сбился, завел караван в россыпи, буреломы, топкие болота. Много пало оленей, потонуло людей и добра. От огорчения старый Лока не пришел в свой чум: бросился со скалы в пропасть. Чапчагир вывел караван к речке Уруче. Сидя у костра, думал: «Злые духи отобрали у Лока глаза и нюх оленя — худая примета».

У Мартачи родился сын. Родичи князя, нагибаясь к земле, обегали чум Мартачи. Услышав плач рожденного, морщились. В стойбище никто рожденного не видел. Даже женам князя не велено было подымать полог чума Мартачи. Оглядела рожденного лишь старая шаманка. Она принимала роды. По-лисьи хоронясь, шаманка ходила по стойбищу, нашептывала:

— Рожденный худых кровей… Глаза поперечные, цвета зеленой лягушки, а волосы желтые — болотной травы… Горе от него эвенкам…

Чапчагиру старики родичи говорили:

— Не было у эвенков так!.. Бойся, князь, белых кровей!..

На восходе десятого дня Чапчагир выбрал двух лучших оленей и поехал в Волчью долину, к большому шаману.

Черный чум шамана нашел среди сухих лиственниц, подле каменистой россыпи. Вошел в чум, сорвал с пояса хвост волка и бросил наотмашь в потухающий костер. Хвост не вспыхнул пламенем и не осветил чум, а потянулась из костра вонючая дымка. «К худу», — подумал князь. Шаман спал, охраняемый священной собакой. Собака оскалила зубы, готовясь броситься на Чапчагира. Он вышел из чума. Поодаль развел костери ждал пробуждения шамана.

Солнце низко поплыло над лесом, шаман позвал Чапчагира в свой чум. Князь сел подле маленького беловолосого старика с горящими змеиными глазками. Шаман, не поднимая головы, разжал тонкие, словно берестяные, губы и нараспев сказал:

— От лисицы родится лисинек, от волчицы — волчонок… А кто может родиться от лисицы с волчьей пастью?..

Князь вздрогнул. Шаман вскинул голову и, прокалывая глазами князя, торопливо забормотал:

— Если к стаду прибьется бешеная олениха с олененком, хозяин убьет олениху и олененка… Он спасет все стадо!.. В кочевье твоем худое… Родился волчонок белых кровей… Возьми, князь, черный лук!..

Чапчагир попятился, неловко задел ногой за сучья костра, костер развалился. Шаман встал, снял с шеста лук и сунул его в руки Чапчагира.

— Возьми черный лук. Тетива его туга, стрела остра, на острие ее — яд змеи…

Чапчагир выбежал из чума. Гнал оленя безудержно. Бежал олень, обгоняя ветер. Темно в глазах Чапчагира: брызнула слеза, упала на узорчатый нагрудник. Чапчагир взглянул на черный лук. Олень бежал, хрипя и задыхаясь, а Чапчагир его гнал, торопил, орал гневно: «Хой! Хой!..»

Добежав до кочевья, олень пал. Чапчагир оленя бросил, кинулся в чум Мартачи. Мартачи качала в берестяной люльке сына, пела протяжно, тонкоголосо, жалобно. Чапчагир не понимал слов, однако слушал. Взглянув на сына, широко улыбнулся. Черный лук бросил в сторону, сел возле Мартачи. Взял люльку на колени, — сын проснулся, заплакал. Чапчагир глядел в глаза сыну, шептал: «Зеленые… круглые… большие…» Повернул голову к Мартачи, сказал гордо:

— Назову сына Шиктауль — быстроногий, проворный.

Помолчав, Чапчагир добавил:

— Пусть сын будет быстрее лося!..

Возле чума послышались шаги. Чапчагир вышел. Мартачи услыхала:

— Гонцы приехали к князю от даурского владителя…

Чапчагир ушел в свой чум. Мартачи узнала тайну приезда скорых гонцов: Поведет Чапчагир большую эвенкийскую рать рекой Уручей на крепость Албазин, нападет на нее ночью, сожжет, всех русских побьет, будет самым храбрым из храбрейших князей.

Мартачи плакала, смерти русских боялась. Думала: Чапчагир войны с русскими не хотел, надо его упросить, чтоб в поход не ходил, от даурского владителя отошел. Чапчагир не приходил. Вокруг чумов слышалось цоканье рогов оленей, говор многолюдной рати, торопливые сборы.

Утром, до солнца, Мартачи, тайно взяв черный лук и берестяную люльку сына, бежала из чума к бурливой речке Уручи. Плакала, молилась… Оглядевшись вокруг, положила в люльку лук, насторожила стрелу, к ней прикрепила шнурком свою нательную иконку и пустила вниз по течению реки Уручи. Уруча впадала в Амур неподалеку от Албазина.

Рать Чапчагира двинулась в поход берегами реки Уручи. Албазинская крепость тонула в плотном тумане. Дозорный казак дрожал на шатровой башне, клял непроглядную ночь. Сдвинув шапку с уха, вслушивался. А вокруг тишина, мертвенная глушь. Изредка хлестнет волна о берег, всплеснется полусонная рыба. Вновь глушь, тишь…

Крепость оживала рано. Васька-коновод погнал лошадей на водопой: на берегу реки Уручи нашел диковинную вещицу; принес он Сабурову весть о находке. На тихом плесе, где впадает Уруча в Амур, прибило к камышам затейливый кораблик — берестяную люльку с иконкой православной веры и луком.