Алая заря - [6]

Как это ни парадоксально, но у обеих этих улиц было еще одно роднившее их свойство, и заключалось оно в том, что если улица Цереры, благодаря атмосфере преступной любви, заставляла прежде всего думать о ее печальных последствиях, а следовательно, не только о едкой сулеме, но даже о смерти, то улица Магеллана несмотря на всю свою замогильность, порою казалась жизнерадостной и веселой: нередко случалось, что какой–нибудь подвыпивший мастеровой нарушит ее кладбищенскую тишину, а иногда в поисках уединения забредет сюда парочка влюбленных, усядется на поросшую травой мостовую и заставит обывателя забыть о мрачном характере улицы.

Улица Магеллана пересекала безыменную площадь в нижней ее части, а верхняя представляла собой, нечто вроде церковной площадки. На этой площадке с большим каменным крестом перед церковью затевали свои игры мальчишки из соседних дворов.

Все дома на площади и на улице Магеллана являли собой жалкий вид; по большей части это были двухэтажные здания с просторными внутренними дворами; почти все они были выстроены недавно, тянулись сплошной линией и отличались только порядковыми номерами. Исключение составлял один дом, тоже двухэтажный, но старой постройки, окрашенный в красноватый цвет.

Крыша этого дома сильно выдавалась вперед и заметно прогнулась; по одну сторону от парадного входа помещалась цирюльня, по другую можно было видеть окно, забранное железной решеткой.

Некоторые дома, подобно людям, имеют собственное лицо; домик, о котором идет речь, не был исключением: фасад его чем–то напоминал физиономию веселого молодящегося старика; балконы с белыми занавесками и горшочками красной герани и зеленых настурций смотрели из–под навеса точь–в–точь как два бойких глаза из–под полей помятой широкополой шляпы.

Дверь цирюльни была выкрашена в синюю краску и белая надпись гласила:

«АНТИСЕПТИЧЕСКАЯ

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПАРИКМАХЕРСКАЯ»

На вывесках по обе стороны витрины изображались аллегорические сюжеты; на той, что висела слева, был запечатлен момент кровопускания: из разреза, сделанного на руке, вытекала красная струйка, которая с математической точностью попадала на дно чаши; на правой вывеске был изображен сосуд, наполненный какими–то темными ленточками.

Всмотревшись внимательно, человек, обладавший смелой фантазией, решался сделать предположение, что художник хотел изобразить не что иное, как садок с кольчатыми червями, которые в народе называются просто пиявками.

Кровопускание! Пиявки! Трудно передать, сколько ассоциаций медико–хирургического свойства вызывали эти тонко исполненные картины.

По другую сторону входной двери прямо на стекле черными буквами была выведена следующая надпись:

«РЕБОЛЬЕДО,

ЭЛЕКТРОМЕХАНИК

Установка и ремонт электропроводки,

звонков, электромоторов, динамомашин.

Вход с парадного».

И, чтобы у заказчика не оставалось места для сомнений, нарисованная рука повелительным жестом указывала на дверь — предусмотрительность несколько излишняя, ибо в доме была одна–единственная входная дверь.

Все три балкона этого дома, расположенные очень низко, имели форму почти правильных квадратов и были сплошь заставлены цветами. На среднем балконе перекинутое из окна зеленое жалюзи, еще не доходя до перил, натыкалось на доску, положенную перпендикулярно фасаду; край жалюзи, таким образом, неплотно прилегая к балконной решетке, оттопыривался, что давало возможность увидеть прилаженную там вывеску, гласившую:

«ДАЮ УРОКИ ВЫШИВАНИЯ»

Вход в дом начинался довольно широким коридором; в глубине его была дверь, через которую можно было попасть во внутренний двор, а сбоку виднелась грубо сработанная лестница из сосновых досок, звучавшая гулким эхом, стоило только коснуться ее ступенек.

Обычно в этой части улицы было безлюдно; только по утрам здесь проезжало несколько колымаг, груженных огромными каменными плитами, да повозок со строительным мусором; затем улица снова затихала. В дневные часы тут изредка можно было увидеть двух–трех прохожих весьма подозрительного вида; иногда забредал сюда старьевщик, пристраивался у подножия каменного креста и принимался с невозмутимым спокойствием разбирать свои трофеи; проходили женщины с кошелками в руках; случалось, выходил в эту часть города охотник, промышлявший с ружьем по окрестным полям и пустошам.

С наступлением вечера на площадь высыпали мальчишки, закончившие уроки в местной школе, возвращались домой рабочие из Третьего склада, и уже совсем в сумерки, когда угасал красный свет заката, а в небе зажигались блестящие звезды, улица наполнялась печальным и нежным перезвоном колокольчиков бредущего с поля козьего стада.

Однажды, в один из апрельских вечеров, в мастерской Ребольедо между механиком Перико и Мануэлем происходил такой разговор.

— Ты сегодня никуда не пойдешь? — обратился Перико к Мануэлю.

— Кто же выходит в такую погоду? Видишь, опять дождь собирается.

— И то правда,

Мануэль подошел к окну. Небо заволокло тучами, кругом было серо. Дым, валивший из высокой фабричной трубы, почти сплошь окутал красную кирпичную башню и аспидный купол церкви.

Площадка перед церковью Скорбящей богоматери была покрыта грязью, проезжая часть улицы Магеллана, размытая дождем и изрезанная колесами, поблескивала водой, заполнявшей глубокие колеи.