Алая графиня - [169]

Женщина на портрете показалась мне смутно знакомой. Она была моложе брата, но не такая красивая, поскольку унаследовала скошенный подбородок отца. Не было у нее и черных волос. Она даже не укладывала в прическу свои золотистые длинные узкие локоны, словно никогда не была замужем.

Я оторвала взгляд от портрета, тихонько сняла с шеи золотой медальон, подаренный Катериной, положила на ночной столик рядом с кувшином, из которого вынула пробку, и поглядела на безмолвную девушку.

Она не шевелилась, но дыхание у нее участилось, мне показалось, что в ее встревоженном взгляде проступало одобрение. Рядом с ней возвышался угольно-черный силуэт ангела, но от него не исходило никаких эмоций.

Между нами спал Чезаре, поставив рядом с собой портрет сестры Лукреции. Я поглядела на миловидное лицо герцога Валентино и с невероятной отчетливостью вспомнила, каким умным ребенком он был, как утверждал, что станет королем. Я не забыла, как он заблудился в темноте под садом наслаждений Родриго и рыдал у меня на руках. Девятилетний Чезаре не выносил, когда обижали его сестру, отец выкручивал ему руку, заставляя упасть на колени. Рыдающая Лукреция кинулась к нему, умоляя отца не бить брата.

Тогда юный Чезаре поклялся: «Я убью любого, кто еще раз посмеет обидеть ее!»

Моя решимость начала слабеть. Я отвернулась от лица Борджа, от портрета его сестры и нажала на замок медальона. Золотое сердечко раскрылось, внутри лежала аккуратно сложенная бумажка с кантареллой.

Я еще раньше сняла перчатки и не осмелилась развернуть бумажку — порошок высыплется, и я стану первой жертвой. Я искала, чем бы защитить руки, и тут вспомнила о стилете сера Луффо.

Это был смертоносный маленький кинжал не толще моего пальца, обоюдоострый, способный рассечь волос даже вдоль. До дна кувшина он не достанет, зато я запросто выну им бумажку, после того как растворю порошок.

Я осторожно взяла золотое сердечко и перевернула над открытым кувшином, бумажка выпала в рубиновую жидкость. Я пару раз взболтала вино, затем осторожно опустила внутрь узкое лезвие и помешала, не касаясь стенок.

Вероятно, было бы быстрее, хотя и не так приятно, просто ткнуть Борджа отравленным кинжалом и убежать. Я поглядела на него, такого умиротворенного и невинного во сне, снова вспомнила, каким он был в детстве, как любил свою сестру Лукрецию. Во что бы ни выросла эта любовь, тогда она была чиста, как чувство Маттео ко мне.

В следующий миг я уже не видела ни Чезаре, ни портрета, а лишь кинжал в собственной руке, застывший над кувшином — с его кончика стекали темные капли вина.

«Ключ к твоему прошлому и будущему», — проговорил ангел.

Девять мечей, с которых стекают капли крови из пронзенного сердца.

Я сразу вспомнила горестное лицо графа Джироламо, когда он навещал гробницу своего брата, которого, как он ошибочно верил, убил Лоренцо де Медичи. Он отомстил, прикончив Джулиано, поразив Лоренцо в самое сердце. Кто знает, что сделал в отместку Лоренцо Великолепный?

Я вспомнила гнев в глазах Чезаре, когда он пытался защитить обожаемую сестру, да и в моих собственных, когда я клялась отомстить за смерть брата. Вся горечь, ненависть и кровь появляются из-за того, что мы не отпускаем от себя горе, дышащее злобой.

Я поглядела на кинжал в руке, вспомнила ярость, охватившую меня из-за смерти Маттео. Я такая же отравительница, как Родриго и Чезаре Борджа, так же переполнена ненавистью, как и эта обесчещенная девушка, сидящая на постели Чезаре. Стилет тускло замерцал, когда я развернула лезвие к свету.

Неожиданная мысль пришла мне в голову: что подумал бы мой собственный брат, если бы увидел меня в этот миг?

Я поглядела на ангела. Он немного изменился, его переливающаяся чернота заклубилась, в ней начали возникать крохотные прорехи, похожие на звезды на ночном небосклоне, в которые устремлялся ослепительный свет.

«Поклянись слушаться меня до самой смерти, и я покажусь тебе», — сказал ангел.

— Клянусь, — прошептала я.

Мне не было нужды спрашивать, что делать. Я уже все знала, взглянула на кинжал в руке, на отравленное вино с клочком бумаги, плававшим в кувшине, и тихонько заплакала.

Услышав этот плач, Чезаре зашевелился под одеялом. Он, очевидно, подумал, что плачет его юная любовница, и начал разворачиваться к ней. Но посреди движения его веки затрепетали, он сел, проворный, словно змея, и в руке герцога Валентино тут же оказался короткий меч.

Безмолвная девушка рядом с ним закрыла голову руками и завизжала. Ангел смотрел на происходящее и с каждой секундой сверкал все ярче. Скоро я уже не могла поднять на него глаза, поэтому наблюдала за лицом Чезаре, до которого наконец-то дошло, что в его спальне находится кто-то еще.

— Дея, — с изумлением произнес Чезаре. — Ты ведь Дея, камеристка Катерины, верно?

В ответ я сделала то, что велел ангел: кинула стилет в кувшин с отравленным вином. В тот же миг мое горе улетучилось, сменилось невесомым спокойствием.

Я больше не могла злиться и чистосердечно призналась:

— Я не причиню тебе зла. У меня для тебя кое-что есть.

Я сунула руку в карман платья. Чезаре напрягся и замахнулся на меня мечом, но я успокаивающе покивала ему, медленно вынула из кармана карту и положила ее рядом с кинжалом и кубком.