Аль-Амин и аль-Мамун - [30]

Сельману захотелось поближе рассмотреть невольника, которого аль-Хариш обещал устроить в наемное войско. Помимо красоты, юноша, как показалось Садуну, обладал еще умом, а также умением держать себя. Это не удивило Садуна: среди рабов — будь то ввозимых в Багдад или рожденных в нем — были замечательные образцы человеческой породы. Часто такие люди несли службу в войске или дворцовой охране наравне с наемниками, которым доверялась, в числе прочего, доставка депеш во дворец халифа.

Аль-Хариш вышел из залы, держа Садуна за руку, что являлось знаком почтения. Предводителю бродяг очень хотелось спросить своего спутника, не проведал ли он чего нового, как обещал, но чванливость и высокомерие не позволяли ему торопиться задавать вопросы.

Выйдя из дома, они сели в седла и тронулись в путь, сопровождаемые двумя бродягами.

Хамид, молодой невольник, следовал за ними сзади на осле; он удивлялся почтительности, с какой аль-Хариш обращался с этим богословом; но гораздо больше занимало его сейчас то, что сумеет ли он попасть в наемники, как решил его господин. Вообще-то, Хамид готовил себя для службы в бродяжьем воинстве, но теперешнему желанию аль-Хариша перечить не смел, ибо тот воспитал его, как родного сына; более близкого человека у юноши не было, и потому он слепо повиновался своему господину, питая к нему искреннюю любовь — чувство, вовсе не похожее на то, которое раб испытывает к своему хозяину. И аль-Хариш обращался с Хамидом, как отец; чувствуя, что он словно в ответе за этого юношу, он дал ему образование, чем не мог похвастать ни один бродяга.

До дома начальника тайной службы ехать было недалеко. Они спешились у входа, который охраняли два клевавшие носом стражника. Услышав звон упряжи, те вскочили и без лишних вопросов широко распахнули перед аль-Харишем двери дома. Аль-Хариш и богослов вошли внутрь; Садун для пущей важности опирался на свой посох. Стражник со светильником в руке ввел их в длинную приемную, в конце которой висел занавес, закрывавший вход в залу. Аль-Хариш кашлянул, и тотчас появился особо доверенный слуга Ибн Махана; они обменялись рукопожатием.

— Господин дома? — осведомился предводитель бродяг.

— Так это с вами у него назначена встреча? — полюбопытствовал старый слуга. — Много лет я служу своему господину, а не помню, чтобы он бодрствовал до такого позднего часа. Это в его-то возрасте!

Аль-Хариш оставил без ответа это замечание. Он просто прошел вперед и сам поднял занавес, пригласив Садуна войти следом; Хамиду он знаком указал ждать в приемной, пока того не позовут.

Слуге осталось только объявить:

— Прибыл аль-Хариш, мой господин!

Садун оставил обувь и посох у двери и вошел в залу, всем видом стараясь сохранить свое достоинство богослова.

Ибн Махан сидел посредине залы, на расшитой подушке, в обществе двух человек. Один подвинулся к нему совсем близко и о чем-то быстро говорил. Садун сразу узнал говорившего: это был Салям, начальник почтового ведомства. Должно быть, прибежал тайком сообщить полученное этой ночью известие о смерти халифа! Вон, Ибн Махан даже шею вытянул, чтобы лучше слышать! В глазах начальника тайной службы была заметна растерянность.

Второй гость был молод, на вид — лет двадцати пяти. Он отличался благородной осанкой, красивыми чертами лица; щеки его были нарумянены, но тем ярче блестели его глаза. Одет он был богато: шапку обвивала расшитая золотом чалма; ноги, которые он подобрал под себя, были скрыты длинными шароварами из дорогого шелка. На всю залу распространялся запах духов, которыми он был надушен. Красавец с не меньшим волнением, чем Ибн Махан, внимал рассказу начальника почтового ведомства.

Сельман узнал и этого человека — это был Ибн аль-Фадль, сын визиря аль-Фадля Ибн ар-Рабиа. Зато никто из присутствующих богослова Садуна знать не мог — разве что по рассказам аль-Хариша.

Сам Ибн Махан, человек старый, имел окладистую бороду, крашенную хной; лоб его был прорезан глубокими морщинами, однако во взгляде и манере говорить по-прежнему сквозило высокомерие и самодовольство, — он ведь был на короткой ноге со многими влиятельными лицами при дворе, с которыми сошелся за годы своей долгой службы — со времени правления самого халифа аль-Мансура.

В 177 году хиджры, когда этот халиф скончался, случилось так, что Иса Ибн Муса[42], узнав об этом, отказался присягнуть сыну халифа, аль-Махди. Ибн Махай при сем присутствовал. Схватился он тогда за рукоятку своего меча и закричал:

— Клянусь всевышним, ты присягнешь, или я отсеку тебе голову!

Иса Ибн Муса присягнул, и с того времени Ибн Махан вошел в милость к аббасидским халифам. Четверо из них сменились при нем на престоле, последним был ар-Рашид.

Остро завидуя Бармекидам, Ибн Махан занял сторону аль-Фадля Ибн ар-Рабиа, — они сошлись на ненависти к персам и всем, кто им сочувствовал. Посему в дальнейшем Ибн Махан был приближен к аль-Амину, который и сделал его начальником тайной службы; и стало главной заботой Ибн Махана упрочение власти своего покровителя.

Его сильно тревожило, что станется с халифской властью после отъезда ар-Рашида. Аль-Хариш узнал об этом и рассказал ему о богослове Садуне, могущем провидеть сокрытое от всех. Весь сегодняшний вечер Ибн Махан был словно на угольях, ожидая прихода богослова. Но вдруг, час назад к нему явился начальник почтового ведомства и сообщил о том, что ар-Рашид скончался. Они вместе стали обсуждать, какие за сим последуют перемены.