– Твоя мать полагает, будто ей удастся избегнуть преследований Дикой Охоты и прожить после этого еще лишнюю сотню лет – а потом еще, и еще?
– Именно так.
– Неужели ты в это не веришь? – Конан внимательно посмотрел на девушку.
Она отбросила с бледного лба черные волосы, опустила ресницы, отчего тени вокруг ее глаз сделались заметнее.
– Я ушла от моих родных, потому что не хочу оказаться рядом с ними, когда придут атланты. Я верю, что отец не имел в виду меня, когда проклинал предателей.
– Если все, что ты рассказала? – правда, – медленно проговорил Конан, – то в твоих жилах течет отравленная кровь. Она не может не привлечь Дикую Охоту. Сколько жертв может удовлетворить мертвого короля атлантов?
– Как утверждают, обычно он забирал только одного человека, – сказала Гаусина. – Но в этот раз, полагаю, он явится для того, чтобы забрать всех…
Копан похолодел.
– Только не говори, что это произойдет нынче же ночью!
– Ты угадал, – кивнула девушка.
– Кром! Проклятье! – взревел варвар, нимало не заботясь тем, что воплями может разбудить своих спутников. – Коварная ведьма! Я так и знал, что здесь нас подстерегает какое-то несчастье!
– Я рассказала тебе все как есть, – отозвалась Гаусина. И добавила: – Я ведь не завлекала вас в эту таверну. Ты и твои спутники сами явилась сюда. Таков был ваш выбор – теперь уже пс amp;дно уходить, так что если вы и разделите мою судьбу, то сделаете это совершенно добровольно.
* * *
Ночь тянулась бесконечно: стемнело очень рано, за несколько часов до полуночи. Дождь прекратился, ветер то и дело разгонял тучи, но они наползали вновь и скрывали полную луну. Было очень тихо, если не считать завываний ветра. Ни один зверь, кажется, не решался покинуть свою берлогу в такую ночь.
Конан с Гаусиной вышли из таверны на дорогу и долго стояли, наблюдая за рваными тучами, несущимися по небу. Они чутко прислушивались к происходящему в лесу и на болотах: не донесется ли волчий вой или стук конских копыт. Гаусина не знала признаков приближения Дикой Охоты – она никогда не встречала мертвых атлантов, а расспрашивать об этом мать или братьев не решалась.
То, о чем она поведала Конану, она узнала случайно: проговорился самый младший из ее братьев, когда выпил лишку и рассердился на сестру за нерасторопность. «Человечье отродье, – назвал он ее, – недаром твоего отца унесла Дикая Охота: наша мать не могла придумать ничего лучше, чем избавиться от этого ничтожества подобным образом! И то сказать, мудрая женщина наша мать: разом и от мертвых атлантов откупилась, и глупого раба спровадила от себя, коль скоро его постельные услуги больше не понадобятся!»
Конан поглядывал на Гаусину с подозрением. Хоть девушка и выглядела совершенно искренней и рассказала, кажется, все без утайки, но варвар не мог отрешиться от мысли о том, что ей сегодня исполняется ровно сто лет, а между тем она выглядит шестнадцатилетней. Холодная вода стекала по ее босым ногам, но Гаусина даже не морщилась. Ветер хлестал ее худенькое тело, едва прикрытое лохмотьями, однако и это не могло заставить ее вздрогнуть.
Стоя рядом с этой девушкой рослый варвар, закутанный в теплый непромокаемый плащ, ощущал с особенной остротой присутствие в ней нечеловеческой крови. Ни одно «человечье отродье» не держалось бы так невозмутимо в ожидании появление мертвого короля с призрачной и смертоносной свитой.
Неожиданно холодный ветер пронесся над лесом – и стих. Наступила полная, мертвая тишина. Ни одна ветка не решалась качнуться на дереве, ни одно животное не ступало лапой на землю. От этого безмолвия закладывало уши.
Издалека донесся равномерный гул, как будто приближалось огромное конное войско.
– Это они, – одними губами прошептала Гаусина.
Конан обнажил меч и стиснул рукоять. Мороз пробежал у него по коже. Глухое ворчание зашевелилось у варвара в горле, точно у дикого Зверя при виде неведомой опасности.
На дороге показались неоформленные темные тени. Хоть ночь и была темной, но сгустки мрака выделялись даже в этой мгле.
Гром копыт нарастал, отзываясь в ушах болезненным гулом. Казалось, тысячи разъяренных варваров колотят в боевые барабаны, готовясь броситься в атаку.
Тьму прорезал багровый огонь. Сначала Конану показалось, что это молнии сошли на землю и мечутся под копытами обезумевших лошадей с пылающими глазницами, но нет – это были факелы в руках призрачных всадников. Теперь можно было видеть развевающиеся рваные плащи и истрепанные стремена, облезлые шкуры лошадей с немыми бубенцами, вплетенными в гривы, седла с обтрепанными кистями.
Впереди скакал всадник непомерного роста. Конь под ним был настоящим гигантом. Пламя вырывалось из раздутых окровавленных ноздрей животного, кровь и пена капали с его губ. Объятая багровым светом корона плотно сидела на голове с редкими бледно-рыжими волосами. Она как будто жгла мертвого короля, причиняя ему страшные страдания. Мука искажала уродливое, наполовину разложившееся лицо, но губы растягивались в улыбке злобного торжества.
В седле перед королем сидела женщина. Она была невероятно высокой и широкой в кости, и все-таки по сравнению с гигантом-королем выглядела небольшой. Черноволосая и бледная, с распахнутыми глазами и раскрытым в беззвучном крике ртом, она льнула к королю. Ее длинное платье развевалось, обнаженные руки хватались за гриву – рукава с них были сорваны.
