Акушер-ХА! Байки - [28]

Но рассказ мой не о благодарственной речи свежеостепенённого, а о плаценте обыкновенной.

Плацента – это такой, не побоюсь перевода с мёртвых языков, блин. И этот блин выполняет, блин, массу функций.

Тема же моей кандидатской начиналась так: «Клинико-морфологические аспекты…» А дальше длинно, и оно вам не надо. Но как раз для изучения этих самых морфологических аспектов мне и нужны были плаценты. Причём от дам с определённой вирусной инфекцией. Участие в родовспоможении этим самым дамам под радостные фанфары вручили мне ещё до планирования кандидатской. Я представляла собою редкий для современной науки случай, когда диссертация творится на собственноручно наработанном материале, а не чужой материал подгоняется соискателем под кафедральную тему. Я занималась почти всеми беременными, роженицами и родильницами с воображаемой «чёрной меткой», не считая, конечно, случаев с отягощённым финансовым анамнезом – этими занималась лично начмед. Но документацию – протоколы исследования – и тогда вела я.

Меня вызывали в любое время дня и ночи, потому что, когда вращающиеся во рту чупа-чупсы жили только в Штатах, у нас никто не горел желанием помогать этим женщинам. Короткая и простая аббревиатура – ВИЧ – тогда ещё казалась зловещей. Но девушка я была неглупая: ещё листая учебник микробиологии с ятями и фетами, поняла, что бытовой сифилис придумали глубокоуважаемые члены, посещавшие в свободное от академических изысканий время широкодоступные публичные дома.

Договорившись с заведующим кафедрой патологической анатомии о совместной деятельности (читай, кроме докторской начмеду ещё и аспиранту-теоретику кандидатскую), я с присущей мне решительностью приступила к сбору материала. Для этого мне были нужны:

1. Плацента от барышень с определённой инфекцией.

2. Ведро эмалированное.

3. Формалин.

4. Идиотизм.

Последнего было не занимать. Поэтому после каждых подобных родов я занимала санитарную комнату изолятора, где промывала и кромсала нужным образом эти самые блины. После чего, водрузив на культю пуповины бирку с датой и порядковым номером, опускала эти разделанные блины в ведро с раствором формалина и относила в подвал. Формалин я разбавляла на глаз. При опущении нового блина к сотоварищам я сливала прежний раствор и добавляла новый. Скажу вам честно – даже свеженькое всё это пахло, мягко скажем, неприятно. А уж через три недели…

Через три недели я решила везти первую порцию приготовленных блинов на кафедру патологической анатомии. Дело было как раз к Масленице. Там, на патанатомии, блины должны были покромсать тоньше нарезки салями, выдержать в спиртах восходящей к сомнительной плотности, залить парафином и ещё раз настрогать. Далее – предметные стёкла, микроскоп, электронный микроскоп… Впрочем, к чему нам скучные методики? К тому же много позже я поняла, что такие ответственные умницы (или дуры? Не знаю, что вернее) – истинный раритет. К примеру, в диссертации одного славного парня – великолепного проктолога – под видом прямой кишки при специфическом проктите гордо реяла фотка скана среднего уха из атласа гистологии Елисеева.

Романтического флёра моей исследовательской деятельности добавляло и то обстоятельство, что ко мне чрезвычайно тепло относился заведующий кафедрой патологической анатомии. Каждый мой приезд сопровождался чаепитием и разговорами об импрессионистах. «Ах, душа моя, я безумно, ну, просто космически занят. Поэтому, пожалуйста, да-да, никогда не опаздывай, я тебя прошу!» Когда меня просят – я не опаздываю. Я не опаздываю, даже когда не просят. Поэтому профессора я ждала обычно подолгу. А дождавшись, пару часов вела околонаучные беседы о нелёгкой судьбе посвятивших себя поиску глубины цвета седьмого мазка кисточкой № 6.

И вот, с содроганием предвидя очередной диспут о семнадцатом способе мировосприятия, я настолько плотно перемотала эмалированное ведро скотчем, что оно изменило форму и стало похожим на чемодан, летящий чартерным рейсом в Уганду. Погрузила его в багажник своей видавшей и не такие виды «Мазды», быстренько переоделась и поехала.

Тут надо заметить, что гибэдэдэшники и прочие уполномоченные товарищи останавливают меня крайне редко. Езжу обычно трезвая, пристёгнутая, в указанном скоростном режиме. Даже если и навстречу по улице с односторонним движением – так не понту ради, а по службе.

И вдруг – нате, пожалуйста! А у меня же встреча, и я уже выучила биографии всех импрессионистов. Ну, и ведро…

Козырнул. Что-то там невнятно пробормотал на манер: «Бырым-бырым-бырым! Стрший инспр Брым! Предъявите документы!»

Документы я всегда с собой ношу. Все. У меня три гражданства в анамнезе, замужества-разводы, взлёты и падения. И на всё своя бумажка имеется. Поэтому, если что, я сразу – «ннА! – есть у меня такой документ!»

Предъявила. Сижу себе, не рыпаюсь. Улыбаюсь. А он мне:

– Выйдите, пожалуйста, из машины!

Опаньки, что ещё за чёрт?

– Глубокоуважаемый Бырым, понимаете, я опаздываю!

– Все опаздывают, – философски так отвечает мне старший инспектор. – Выйдите, пожалуйста, из машины.

Я понимаю, что Бырыма на голых импрессионистов не взять. Выхожу.