Аксаковы. Их жизнь и литературная деятельность - [34]

В судах черна неправдой черной

И игом рабства клеймлена —

в которой, по словам И. Аксакова,

Сплошного зла стоит твердыня,

Царит бессмысленная ложь.

Мы видели, как резко и рельефно отразилось это непримиренное и непримиримое противоречие в деятельности И. Аксакова, который положительно смущал своих читателей, являясь перед ними то в качестве гонимого и даже выселяемого из столицы, то – хориста катковского хора. Но ему как славянофилу ума и сердца ничего другого не оставалось делать…

«…В доктрине славянофилов не было бы никакого противоречия, если бы все русское зло было у нас произведением европейской образованности, если бы оно не существовало в России до Петра и если бы против него можно было бороться во имя каких-нибудь особых „русских начал“. Но на самом деле все было как раз наоборот. „Клеймо рабского ига“ и „черная неправда судов“ были прямым наследием старой московской Руси, остатком допетровского времени, и бороться против этих самобытно-русских явлений славянофилам приходилось вместе с западниками во имя чужих, европейских идей. Они не могли не знать, что современное им крепостное право было лишь смягченною (благодаря Петру Великому и его преемникам) формою старинного холопства, и что допетровские суды и приказы еще менее отличались неподкупностью, нежели бюрократические учреждения николаевских времен. При всем желании сваливать на Европу все наши грехи, славянофилы никак не могли, однако, видеть в бесправном холопстве и в шемякинах судах плоды европейничанья; они должны были, напротив, волей-неволей признать, что постепенное смягчение наших туземных язв происходило со времен Петра Великого под влиянием европейского образования, а в таком случае странно было бы искать окончательного исцеления в антиевропейской реакции, в повороте к допетровским началам. Никак нельзя было отделаться от того очевидного факта, что крепостники-помещики и взяточники-чиновники менее причастны были европейскому образованию, гораздо ближе по духу стояли к старорусской жизни, нежели их противники и обличители как западники, так и сами славянофилы, которые могли бороться против нашей общественной неправды единственно только в качестве европейцев, ибо только в общей сокровищнице европейских идей могли они найти мотивы и оправдание для этой борьбы».

Надо посмотреть теперь, как развивалось то противоречие. Разумеется, пока критики не трогали его, оно существовало совершенно мирно. Киреевский, Хомяков, К. Аксаков как нельзя лучше умещали его в своей груди и даже не подозревали, до чего оно грозное. Но вот что случилось.

Циркуляр министра внутренних дел, разъяснивший в 1853 году несовместимость бороды с дворянским мундиром, был если и не самым основательным, то во всяком случае самым успешным изо всех министерских циркуляров. Он сразу и навсегда положил конец тому фазису славянофильства, в котором вопрос о «русском направлении» сливался с вопросом о русском платье. Когда несколько лет спустя всем русским подданным возвращено было право облекаться в какую угодно, хотя бы азиатскую, одежду, славянофильство этим правом уже не воспользовалось, и слова Хомякова о необходимости «слиться» с жизнью русской земли, не пренебрегая даже мелочами обычая и, так сказать, «обрядным единством, как средством достижения единства истинного и еще более как видимым его образом», – остались без всякого последствия.

Итак, славянофильство вдруг оказалось гонимым, и притом с двух сторон: правительством за либерализм (мурмолка, борода и пр.), либералами – за «археологию». Доктрина, как совмещавшая в себе непримиримые противоречия, никому не показалась по вкусу. С одной стороны говорилось: «раз вы ненавидите современный строй, то вы – преступники, хотя бы и терпимые еще», с другой: «раз вы ненавидите современный строй, то будьте искренни. Ибо с какой точки зрения ненавидите вы его? С точки зрения собственного достоинства? Личной свободы? Прекрасно: все это – западноевропейские начала. Итак, искренне и откровенно примкните к нам».

Но сделать это славянофилы не хотели и не могли. Самые преданные из них, «иллюзионеры», позволили развиться противоречию до того, что, вроде Ивана Аксакова, проповедовали общину, артель и пр., служа директорами в банке; другие, поняв существование противоречия, решились отделаться от него, превратив «славянофильство» в «национализм».

Что такое национализм? Это именно одна, правая сторона славянофильства.

Славянофилы всегда исходили из мысли, что русский народ особенный, т. е. такой, которому указаны другие пути, чем народам западноевропейским. У тех – индивидуализм и борьба личности с личностью за счастье; у нас – община; у тех политическая свобода – нам этого не надо и т. д. Но русский народ не только особенный, он – лучший народ изо всех существующих. Он совокупляет в себе блестящие качества, он переустроит жизнь по идеальному христианскому образу. Эта часть славянофильской доктрины пришлась как нельзя более к дому. Киреевский, Хомяков, Аксаков твердили, что прошлое наше безупречно, как чисто русское, не загрязненное западноевропейскими началами, но современность полна грехами. Их преемникам, чтобы выбраться из рокового противоречия, оставалось объявить грехи добродетелью. Они так и сделали.