Акробаты благотворительности - [6]

Начальство Воскресенского посматривало иногда недоброжелательно на его успехи.

– Воля ваша, Воскресенский слишком уже, кажется, злоупотребляет вашей снисходительностью! говорили начальнику, – день-деньской трется между юбками и не выходит из дамских благотворительных заседаний и комитетов…

– Что ж делать?

– Как что? Нельзя же, в самом деле, служить и, в то же время, заниматься десятками дел, не имеющих никакого отношения к служебным обязанностям: положим, ему там выгоднее; его гложет тщеславие, он ищет популярности и находит ее… но это не резон. Вопрос так ставится: «Любишь, душенька, получать жалованье и казенную квартиру?» – «Люблю!» – «В таком случае одно из двух: выбирай службу или благотворительность!..»

– Но он мне нужен, возражал начальник.

– В чем же?

– Находчив! ворчливо заключал начальник, вертясь на своем кресле и как бы желая от него оторваться, но не имея на это силы.

И он был прав. В критические моменты не раз выручала его находчивость Воскресенского. В целом министерстве не было человека, более способного отыскать с такою быстротою какую угодно справку, сочинить за один присест докладную записку о чем угодно и кому угодно, и, наконец, если б вздумалось кому-нибудь существенно придраться к Ивану Иванычу и пожелать сдвинуть его с места, теперь не так уже легко было это сделать.

С одной стороны, пришлось бы поднять на ноги чуть ли не половину женского населения столицы, с другой – пришлось бы воевать с графиней Можайской, которая, сама по себе, опаснее была всех остальных. С некоторых пор она явно покровительствовала Ивану Иванычу. Покровительство выразилось тем, что Воскресенский вскоре оставил занимаемое им место и нашел другое, более видное, под начальством брата графини.

Он был представлен графине в начале своей благотворительной деятельности, вскоре после шума, наделанного проектом о красных панталонах. Графиня остановила на нем проницательные глаза и сказала: «Прекрасно; смотрите, только не пересаливайте!»… Слова эти врезались ему в память; он, в самом деле, стал с тех пор осторожнее. Ближайшему знакомству помогли, – как было в его молодости при губернаторше, – услуги, доказавшие графине его преданность.

Графиня осталась в девушках и пережила свою шестидесятилетнюю весну. В женском персонале знатного общества не было существа более своеобразного; избегая лиц своего пола, она исключительно почти вращалась в кругу мужчин, выбирая тех, кто был умнее и сильнее. Не стесняясь никаким положением, она каждому резко и смело высказывала в глаза всю правду; ее слушали, потому что каждый за себя опасался. К резкости ума присоединялась проницательность, часто приносившая пользу тому, кто умел ей понравиться. Крайне деспотическая и тщеславная, она, в то же время, презирала интригу, и, в общей сложности, в ней было больше склонности к добру, чем могло казаться с первого взгляда. Но добро, которое она могла делать с ее состоянием, мало-по-малу стало ограничиваться советами и пожеланиями; с летами в ней развилась скупость и страсть к деньгам. Слыша неоднократно от баронессы Бук, насколько Воскресенский распространен был в кругу денежных людей и сам был сведущ в финансовых операциях, графиня пожелала короче с ним познакомиться. Две-три удачные покупки и перепродажи ценных бумаг приобрели ему ее расположение. Со свойственной ему осторожностью, он, надо заметить, никогда лично не действовал; он обращался к тем, кто был надежнее и ловчее, шептал только на ухо, для кого предстояло действовать, и дело всегда увенчивалось успехом. Так постепенно вошел он в доверие графини и под конец сделался ее советчиком.

Случай окончательно помог ему в этом.

Графиня уезжала за границу заказывать приданое для племянницы. Накануне отъезда она пригласила Ивана Иваныча.

– У меня к вам просьба…

– Приказывайте, ваше сиятельство, наклоняя голову и смиренно опуская глаза, проговорил Иван Иваныч.

– Вы знаете, я завтра уезжаю; у меня накопилось двадцать восемь тысяч; я не хотела бы брать их с собою: опасно и, притом, если возьму, непременно истрачу… Мы, женщины, только это и умеем делать…

«Знаю, голубушка, как ты это умеешь; меня еще, пожалуй, научишь»… подумал Воскресенский, продолжая сохранять почтительную позу.

– Прошу вас, Иван Иваныч, возьмите от меня эти деньги и сберегите их до моего возвращения… или сделайте из них что-нибудь…

– До глубины души тронут доверием вашего сиятельства, но не скрою от вас; вы изволите возлагать на меня трудную обязанность… Чужие деньги… это… это… И вообще… продолжал Воскресенский, принимая строго озабоченный вид, – вообще денежные дела у нас теперь так шатки, так неверны… биржа в постоянном колебании…

– Все это может быть, только, вы знаете, я не люблю отказов…

– Если вы непременно этого желаете… не смею противиться…

Воскресенский принял пакет, сосчитал деньги и, уложив их в карман, явился на другой день провожать графиню.

Но графиня перед отъездом рассчитала расходные свои деньги до такой степени в обрез, что, спустя две недели, принуждена была написать Воскресенскому о высылке еще трех тысяч. За этим письмом Воскресенский получил другое, с таким же требованием.