Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 2 - [65]

Подобно Мейчену, Ходжсон вводит в повествование богов для усиления эффекта химеричности пейзажа. В ходе своего странствия через Равнину рассказчик понимает, что «чудищ вокруг были сотни. Они словно вырастали из теней. Нескольких я узнал — божества из знакомых мне мифов, — очертания других были непостижимы для человеческого разума»[5]. Последнее утверждение имеет большое значение, поскольку Ходжсон являет нам не только известных языческих богов, но и богов неведомых. В частности, он описывает Зверобога, гигантскую свиноподобную тварь, сочетающую в себе черты животного и человека. Мы видим введение в повествование богоподобного существа, которого нет ни в одной из известных религий — но которое является злейшим врагом смертного рода.

После этого происходит вторжение химерного в наш мир — поначалу за стенами дома, но с каждым разом всё глубже проникающего в его относительную нормальность. На сцену выходят свинорылы, малые отражения Зверобога. К ужасу рассказчика, хотя их облик и подобен свиньям, они демонстрируют неожиданный интеллект. Их ужасающее хрюканье — своеобразная осмысленная речь, зловещий намёк на то, что домашние животные приняли на себя роль человека, или что люди переродились в нечто звероподобное. «Свинорылы пребывали за пределами всего человеческого — и отнюдь не в хорошем смысле: в них воплощалось нечто злое и враждебное ко всему доброму и хорошему, что есть в человеке». Мейчен в своей повести «Великий бог Пан» описал потомство женщины и божества; оно сверхъестественно красиво, но всё ещё подобно человеку. В повести же Ходжсона мы становимся свидетелями извращённого зла, в котором и внешние, и внутренние признаки вырождены и химеричны.

Волею Ходжсона, в его химерический пейзаж вторгается время. Ужасающие космические пейзажи, через которые проносится рассказчик, из-за ускоренного бега времени практически мгновенно исчезают. Здесь мы находим много общего с описанным Гербертом Уэллсом в «Машине времени» путешествием в далёкое будущее. Но у Ходжсона отсутствует какое-либо чудо-изобретение, и рассказчик против своей воли брошен вперёд, в истлевающее будущее, в котором солнце всё быстрее и быстрее пересекает небо, постепенно угасая мрачным багрянцем. Параллели с «Машиной времени» Уэллса на этом не кончаются; так, свинорылы, выходящие из своих тёмных пещер, из Ямы, соотносятся с выродившимися подземными обитателями морлоками (а также напоминают гибриды животных и людей из его же «Острова доктора Моро»). «Порубежье» Ходжсона не ограничивается ни пространством, ни временем, и в этом неотъемлемая часть его химеричности.

Лавкрафт и химерное извне

Лавкрафт перемещает концепцию Зла в наглядную научно-фантастическую сферу. В произведениях, входящих в цикл Мифов Ктулху, он утверждает о том, что существуют некие чудовища со звёзд, создания такой великой силы, что их легко можно принять за богов. И действительно, эти монстры стремятся примерить на себя личины божеств; как пишет Лавкрафт, «Они сами пришли со звёзд и принесли с собой свои изображения»[6]. Эти ложные идолы становятся объектом поклонения восприимчивых людей. Хотя Лавкрафта принято считать агностиком или даже атеистом, идеология его произведений согласуется с христианской и отображает в себе суть борьбы добра и зла. Химерное, с различной целью вводимое в повествование, является отражением зла, и Лавкрафт часто использует слово «зло» в своих произведениях.

Хотя идея о химеричном пейзаже возникла явно раньше апокрифов Лавкрафта, в нашем сознании использование этого лейтмотива связано именно с ним; возможно, это происходит из-за многократно повторяющегося в его произведениях ключевого слова: «неевклидовая геометрия». Это словосочетание стало своего рода лавкрафтианским клише, и встречается в таких произведениях, как «Зов Ктулху», «Хребты безумия», «Сны в ведьмином доме», «Ловушка».

Лавкрафт разъясняет сущность этих двух слов в своих описаниях химерных ландшафтов, служащих ареной для вторжения чудовищ извне. Например, когда матросы исследуют вздымающуюся над волнами цитадель Ктулху — Р’льех, они обнаруживают, что «все правила движения материи и законы перспективы казались нарушенными»; а позже, в своём стремительном бегстве от пробудившегося чудовища, одного из матросов, который оступился, «тут же втянул в себя угол каменной цитадели, которого мгновение назад здесь не было и не должно было быть, — и угол этот был острым, хотя и обнаружил вдруг свойства тупого».

Но величайший из воплощённых Лавкрафтом химерных пейзажей мы можем увидеть в «Цвете из иных миров» (1927), который многие, включая и меня, находят лучшим рассказом писателя. В этом произведении Лавкрафт избегает подробных и красочных описаний монстра, концентрируясь вместо этого на проявлениях его воздействий на окружающую среду, результатом коих является одно из самых сильных описаний пейзажа, постепенно переходящего из нашего мира в химерный. Действительно, рассказ практически полностью посвящён описанию процесса этого перехода, наглядно демонстрируя, как обычная территория может стать «окаянной пустошью»