«Акацуки» перед Порт-Артуром - [6]
– Они выставили сетки, обе торпеды висят в них.
Штурман был прав: я ясно различал сети, застрявшие в них мины, дававшие множество пузырей, покрывших поверхность воды. Я ведь давно говорил, что старые ножницы никуда не годны. Но вот показался еще один наш миноносец, шедший, очевидно, в одном направлении с "Shinonome", но, увы, он шел со скоростью 12-14 узлов, следовательно, был уже поврежден. Но командир на нем был молодчина и, невзирая ни на что, собирался произвести вторую атаку. Только напрасно пошел он опять с той же стороны. "Цесаревич" зорко сторожил именно в этом направлении и живо поймал его прожектором. Я видел пущенную в него мину. Пора, подумал я и скомандовал: "Полный ход вперед, руль влево на борт, торпеду к спуску направо"! Затем я повернул налево, чтобы мог атаковать "Цесаревича" с другой стороны.
Броненосец "Цесаревич" в Порт-Артуре. К кораблю установлен кессон для заделки пробоины.
Когда я бросил прощальный взгляд на товарища, то ужаснулся. Выпустив мину, которая тоже застряла в сетке, он начал быстро погружаться. Я явственно видел его верхнюю палубу, разбитый мостик и отверстие трубы, из которой валил белый пар: очевидно, лопнули котлы. "Shirakumo" тонул, и никто не мог ему помочь. У меня хватило еще соображения снять с торпед ножницы, так как я заметил, что "Цесаревич" был защищен сетками только с боков, нос же и корма остались незащищенными. Я колебался, атаковать ли с носа или с кормы, и выбрал последнее как наиболее удобное.
Если я скажу, что отдавал тогда себе полный отчет в своих мыслях и поступках, то это будет неверно. В такие моменты не рассуждают. Тысяча мыслей вихрем проносится в голове, нервы и воля напрягаются, и человек действует почти бессознательно.
Хорошо, что я действовал правильно. Я забежал далеко влево и пошел на всех парах, срезая корму "Цесаревича".
Я выпустил обе мины и, право, не знаю, которая из них попала.
Но в ту минуту, как комендор нажал кнопку, луч прожектора лег на нас и мы были открыты. На "Цесаревиче" раздался страшный крик, яростная команда, и через две секунды началась стрельба. Первые снаряды чуть было не попали в нас; некоторые перелетали, некоторые не долетали, справа, слева, всюду они шлепались в воду: стоял свист и рев…
Но моя торпеда сделала свое дело: раздался громовой раскат, и высоко поднявшийся вал показал нам, что мы попали в цель. У меня мелькнула мысль, что это, конечно, мой последний удар, так как снаряд за снарядом летели в мой корабль. Ужас! Бак превратился в решето. Вероятно, им хотелось снести мостик и выбить из строя меня и рулевого, но они слишком далеко взяли прицел. Должно быть, эти дураки русские не умеют рассчитывать. Но собственно говоря, и так дело могло бы кончиться плохо, потому что одна граната, приблизительно пятнадцатисантиметрового калибра, попала в правый борт почти около носа немного выше ватерлинии и, не разорвавшись, вылетела с левого борта. Само по себе повреждение было незначительно, но от быстрого хода вода стремительно влилась в отверстие и наполнила всю носовую часть. К счастью, непроницаемая переборка выдержала, и вода не проникла дальше, но все же корабль осел на нос. Снаряд, попавший сзади, причинил больше неприятностей. Граната такого же калибра попала в кормовую рубку, пробила ее и разорвалась у противоположной внутренней переборки. Осколки разбили мачту и убили унтер-офицера и двух комендоров. Взрыв уничтожил ящик артиллерийских снарядов; торпедный аппарат уцелел, но рельс, на котором он двигался, оторвался, и потому он стал негоден. В трубе оказалось бесчисленное количество пробоин как от пуль скорострелок, так и от осколков разорвавшейся гранаты. Некоторые гранаты могли бы окончательно повредить мою правую машину, но, к счастью, попадая в угольные ящики, они разрывались там, не принося особенного вреда. Мы изо всех сил уходили от "Цесаревича", наше судно оседало на нос, и волны, заливая при быстром ходе бак, еще больше погружали его в воду. Задняя переборка носового отделения начала поддаваться напору воды, и я убедился, что не могу идти с прежней скоростью. Кроме того, при подобном положении судна не было возможности управлять рулем. К счастью, помпа и рукава лежали на палубе, и я приказал быстрее накачать воду в кормовое отделение. Корабль сильно погрузился в воду, но крена не было, и винт не поднимался над водой.
Пока я уходил от "Цесаревича", освещение рейда продолжалось. Передо мной то и дело вырисовывались наши суда в лучах прожекторов. Но по тому, как управляли этими лучами, было видно, что русские в этом деле очень неопытны. Они действовали крайне неудачно, освещали друг друга и даже собственные миноноски. Только раз удалось им поймать меня прожектором с "Цесаревича", и то, что они не разбили меня в пух и прах, объясняется тем, что они, очевидно, мало упражнялись в ночной стрельбе. Я не думаю, чтобы это произошло от волнения: страха они также не знают и стреляют в дневное время, насколько это в их силах, хорошо и куда им приказано.
В конце концов, как и почему-не знаю и не могу дать себе точного отчета во всем происходящем, но я благополучно проскочил. Может быть, этому помогло именно то состояние невменяемости, в котором, может быть, находился и мой рулевой. Голова моя кружилась от шума, возбуждения и, главным образом, от сотрясения воздуха, происходящего от массы пролетающих тяжелых гранат, и только одна ясная мысль управляла мною: скорей, спасаться! Лишь только мы вышли из-под огня "Цесаревича", я взглянул на компас и скомандовал рулевому направление в открытое море. Этот молодец, не обращая внимания ни на что, ловко справился со своей задачей. Тем временем я поднялся на мостик и только тут заметил, что ранен в плечо. Я позвал лейтенанта, но он лежал с раздробленной ногой, и мне пришлось передать на время командование штурману, которого даже не задело. Матросы, как умели, промыли и забинтовали мою руку, в которой засели кусочки сукна от мундира. Должно быть, в меня попал осколок.
