«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!» - [28]

Так до утра он рассказывал свои приключения: как прибились к группе военных, как пробились в Черниговку и там примкнули к большой группе военнослужащих и вместе с ними решили идти на прорыв. Самолет ночью, по рекомендации какого-то авиационного генерала, он сжег. Потом напоролись на немцев. За руль автомашины, подобранной по дороге, сел шофер из местных, хорошо знающий дорогу, и они поехали.

– А вторая машина где же осталась? – вдруг спросил особист, доселе, как казалось Саше, уже дремавший.

– Вторая машина отстала, когда мы напоролись на немцев. Думаю, что сержант, сидевший за рулем, специально это сделал. Еще раньше он предлагал мне гражданскую одежду, уверяя, что так безопаснее выходить из окружения, что уже однажды ему такая маскировка помогла. Я категорически отказался от его услуг и посоветовал ему оставаться воином, смело смотреть в глаза опасности.

– Понятно. Что же было дальше?

– Дальше? Значит, так, всех, кто был в овраге, в лесополосе и ждал ночи, чтобы прорываться на восток, построил в колонну пехотный полковник и дал команду двигаться вперед. Как только мы оказались на открытом месте, чуть в стороне взлетели в воздух ракеты, и по дороге застрочили немецкие пулеметы. Послышались крики, стоны, люди начали падать на землю. Но полковник заставил всех подняться и бежать вперед, только так можно было прорваться. И мы пошли. Свистели пули, вокруг рвались мины. «Летчик, а ну покажи пример!» – крикнул мне полковник.

Я с группой солдат пристроился за броневиком, и мы, увлекая остальных, пошли дальше. Много чего там было, сейчас уже не помню. Но главное – мы прорвались к Володарскому и оказались на нашей территории. Потом добрался до Ростова, где я и нашел свой полк.

Саша замолчал и сразу вспомнил Кузьму Селиверстова, однополчанина, с которым он начинал войну в Молдавии, потому что он погиб буквально накануне его возвращения из окружения.

Селиверстов очень переменился с того дня, когда в далекой Фрунзовке похоронил их общего друга Дьяченко, подбитого немцами. Он буквально не находил себе места на земле. А в воздухе стал бросаться на любую группу немецких самолетов и драться с ними со столь неистовой, ошеломляющей, а подчас просто безрассудной яростью, что даже Валентин Фигичев, его ближайший друг и тоже бесстрашный боец, только недоуменно пожимал плечами.

Кузьма уже был Героем Советского Союза, сбил одиннадцать немецких самолетов – по тому времени это был большой счет. Друзья уговаривали его: «Не психуй, побереги себя немного», но он только отмахивался, а если настаивали, едко спрашивал: «А Дьяченко берегся? Ну вот…» – и в очередном бою опять бросался на врага, не задумываясь, прикрывает его кто-нибудь или нет.

В середине октября он вылетел на поиски лейтенанта Ивачева и сержанта Деньгуба, накануне пропавших без вести. Ивачев был опытный пилот. Особый авторитет он завоевал 23 июля 1941 года, когда девятка «Мигов» трижды прорывалась сквозь ураганный огонь зенитных батарей вокруг аэродрома в Бельцах и расстреливала стоявшие на земле немецкие самолеты. После исчезновения комэска Соколова Ивачев возглавил группу, которая блестяще справилась с боевым заданием.

Вместе с сержантом Деньгубом лейтенант должен был произвести разведку и вот – не вернулись оба.

Селиверстов взлетел на стареньком «И-16». Все «Миги» в тот день ремонтировались. Над передним краем он увидел, что две «чайки» отбиваются от «мессершмиттов». Без колебаний Кузьма бросился на помощь своим. Схватка была неравной, «мессеры» были явно сильнее наших. Тем не менее одного из них Кузьма сбил, схватился с тремя остальными, прикрывая отход стареньких «чаек». Но на малой высоте у него заглох мотор – кончилось горючее, и немцы в упор расстреляли пилота.

Похоронили Селиверстова в поселке Султан-Салы.

Саша вспомнил, как было тогда тоскливо и муторно на душе. Из их довоенной компании в живых остались только Фигичев и он. И сейчас, сидя у особиста, он вспомнил то хмурое утро и как он убеждал тогда не давать никакой поблажки, не жалеть, всегда и везде держать себя в железных рукавицах. К чему теперь все это? Может, это пришел его черед?

– Все, что вы рассказали, товарищ капитан, требует тщательной проверки, – откуда-то издалека донесся до него голос лейтенанта и вернул его к действительности.

Саша и в жизни, и по всем анкетам был безупречно чист, тем не менее, его выходом из окружения особист уже интересовался несколько раз, задавая совершенно одинаковые вопросы и записывая ответы на них на листках бумаги.

С каждым ночным вызовом у Саши нарастала неприязнь к этому лощеному, ограниченному человеку.

Он ничуть его не боялся – после того, что он там увидел, пока жив, дал себе зарок не забыть… он же летчик, а там… хуже зайца! Как крыс гоняли… Каждый думал… только бы в щель проскочить. С воздуха вся земля одинакова, раньше только в газетах читал: там немцы деревню сожгли, там старика танками разорвали, там ребенка повесили. А тут… все своими глазами… После Запорожья он стал настоящим солдатом, и теперь уже ничего не боялся; подозрительность и бессмысленное упорство особиста, каждую ночь лишавшего его сна и мучившего нелепыми вопросами, вызывали в нем не без труда сдерживаемое глухое бешенство.