Ахматова в моем зеркале - [8]

II

С последнего появления Анны в моем зеркале прошла почти неделя. А может, и месяцы или даже годы. Я думала, что она забыла меня. Может быть, это я забыла ее. Дни текли одинаковыми, казалось, время остановилось, окаменело. Поэтому я вовсе не уверена, сколько времени прошло с нашей последней встречи. Возможно, лишь миг. Может быть, я разговаривала с ней за несколько минут до того, как включила компьютер, еще не успев ни о чем подумать, ничего вспомнить. Я ощущала страшную пустоту, поэтому не исключено, что то, о чем я расскажу ниже, произошло задолго до того, как Анна явилась в моем зеркале. Или не произошло вовсе.

Я что-то писала, когда услышала беседу на русском языке.

Сначала я решила, что голоса доносятся из соседней комнаты, где работал телевизор. Я часто оставляю его включенным, даже когда иду спать, – все-таки чье-то присутствие. Пошла посмотреть. Журналист задавал вопросы какому-то политическому аналитику о происходящем в нашей болезной стране. Нажала на кнопку, и экран погас: такого рода передачи скорее еще больше запутывали, нежели просвещали. Признаюсь, мне давно уже стало все все равно.

Разговоры, однако, продолжались, и, пытаясь понять, откуда они доносятся, я открыла входную дверь и оказалась в доме на Фонтанке. Точнее, в одном из домов, где жила Анна в районе Фонтанки. Осмотревшись, заметила письменный стол Николая Пунина в дальнем углу кабинета, где впервые заночевала Анна, когда ее, бездомную, приютил профессор. Затем, переночевав по очереди во всех комнатах, даже в детской дочери Пунина, она устроилась на двуспальном профессорском диване. В этом доме ей суждено было прожить большую часть своей жизни. Жена и дочь Пунина не противились этой связи, Пунин же по-своему полюбил ее. Как бы там ни было, его любовь – большая или скромная – не могла укротить ее беспокойного сердца, не умиротворила. Хотя кто может ответить, как нужно строить свои отношения с ангелом?

Кроме прочих странностей в ее отношениях с Пуниным, Анну изводили угрызения совести, тоска, вызванная смертью Гумилева, самым страшным до той поры ударом судьбы. Ей казалось, что ее скручивает какая-то темная, беспощадная сила.

Каменные строки, полные отчаяния, беспомощности перед ледяным равнодушием власти и понимания, что полюбила она по-настоящему Гумилева только после его смерти.

Как же глубоко она его ранила…

Хорошо здесь: и шелест, и хруст;

С каждым утром сильнее мороз,

В белом пламени клонится куст

Ледяных ослепительных роз.

И на пышных парадных снегах

Лыжный след, словно память о том,

Что в каких-то далеких веках

Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

1922 г.

После расстрела Гумилева жизнь Анны потекла по совершенно иному руслу. Она вдруг осознала, что по какому-то трагическому замыслу несла смерть тем, кого любила, своими стихами рыла им могилы.

Я гибель накликала милым,

И гибли один за другим.

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

Как вороны кружатся, чуя

Горячую свежую кровь,

Та к дикие песни, ликуя,

Моя насылала любовь.

С тобою мне сладко и знойно,

Ты близок, как сердце в груди.

Дай руки мне, слушай спокойно.

Тебя заклинаю: уйди.

И пусть не узнаю я, где ты,

О Муза, его не зови,

Да будет живым, невоспетым

Моей не узнавший любви.

1921 г.

Это чувство разъедало и омрачало ей душу. Будучи строгой к самой себе, Анна страдала. Вместе с Гумилевым для нее умерла и всякая надежда на появление новых путей в искусстве.

Большинство друзей, шокированных новыми установками в отношении свободы творчества и в целом искусства, покинули родину. Анна все сильнее ощущала одиночество и неприкаянность. Но она не уехала. Нашла уголок в доме и сердце Пунина.

«В этой квартире я в последний раз почувствовала себя дома. Уехав оттуда, я везде была чужой, вплоть до последнего моего пристанища в Комарово. В доме, где Пунин жил со своей семьей, я впервые появилась однажды ночью в 1925 году. Пунин предоставил мне свой кабинет, позже записав в дневнике, что всю ночь физически ощущал мое присутствие, а утром, когда я еще спала, он с восхищением смотрел на меня, спящую. Мы выпили вместе чай, и с того дня он потерял покой. Но всегда чувствовал, что его любви мне недостаточно. Через два года Пунин с горечью признал, что я его не любила. Что я вообще не способна полюбить. Возможно, он не ошибался.

На целых шестнадцать лет я бросила писать. Тоска, почти постоянная моя подруга, часто уводила меня в мрачный туман. Тогда я неподвижно сидела в полутьме, в неприбранной комнате. Прикасаясь к линиям на ледяных ладонях, я пристально разглядывала их, словно ожидала, что они предрекут мне более радостное будущее. Пыталась привести в порядок свои чувства. Эта непрекращающаяся борьба и была моя жизнь.

Власть воевала со свободой. С поэзией дела обстояли иначе: сила власти могла победить поэтов, но поэзия оставалась непобедимой».

В тот вечер в квартире на Фонтанке, с анфиладой комнат и почти всеми окнами, обращенными в сад, собрались друзья Пуниных. Такие сборища были практически каждодневными. Каждый, кто открывал тяжелую металлическую входную дверь, дойдя до порога квартиры Пуниных, пропитывался запахом еды. В основном тяжелым запахом жареного лука.