Ахилл - [9]

Для виду устроили между женихами простенькое состязание, причем такое, чтобы победитель не мог быть так уж явно определен. Не кулачный бой, не стрельба из лука по цели, а так, дескать, — чьи эфебы лучшим шагом пройдут или кто коня обуздает половчее. Елена, мол, за всем этим наблюдает — только ее суд и решает все.

Я-то знаю, ничего она этого и не видела вовсе, ибо сидела все это время под замком: Тиндарей помнил историю с Тесеем и опасался, как бы беды не случилось, если ее кто увидит прежде времени.

Ну а кончились состязания между женихами — ее вывели, и она изрекла, как было ей строго-настрого велено отцом: "Победил Менелай. Желаю в мужья Менелая". Так и стал ее мужем Менелай, которого она и увидела-то лишь после того, как эти самые слова произнесла.

Что ж, остальные женихи, погрустив, разъехались по своим городам. А клятва-то, клятва уже принесена! Клятва именем громовержца, от такой никуда не денешься! Связала эта клятва те последние ахейские города, что оставались еще неподвластны Агамемнону. С этого часа большая война была уже совсем близка.

Вдобавок, не прошло и года — отошел к Аиду царь Тиндарей, — не буду, не буду делать сей счет свои предположения, но все-таки — не слишком ли быстро, согласись, при том, что был еще вовсе не стар, — и Агамемнонов братец Менелай сделался царем могущественной Спарты, отныне главной союзницы Микен.

Теперь, как это понимал Агамемнон, дело оставалось лишь за малым — за тем, чтобы смертельная обида была нанесена Менелаевой Спарте, и чтобы эта обида была нанесена не откуда-нибудь, а именно с ионического берега, из самой Трои. И повод для обиды ненадобно долго искать — ясное дело, Елена, Менелаева жена! К этому времени она из девочки превратилась в женщину, расцвела, еще более похорошела и стала уж так прекрасна, что и вправду, наверно, сама Афродита могла бы позавидовать.

Это дело, с обидой, тоже, как я сейчас понимаю, Агамемнон взял в свои руки, не полагаясь на одну только судьбу. Наслышан был, что в великой Трое, властвовавшей над всем ионическим побережьем, есть удивительно пригожий молодой царевич Парис, сын тамошнего царя Приама, и попросил своего братца Менелая: знаешь, мол, хочу я заключить с троянцами союз; но прежде, чтобы это подготовить, позвал бы ты к себе в гости их царевича Париса, а уж он, если примешь его хорошо, глядишь, потом поможет устроить мою встречу со своим отцом Приамом.

Сказано — сделано. Уже на другой день отправляется спартанский корабль в Трою, а еще месяц проходит — и приплывает в Спарту на огромном стовесельном корабле, с богатыми дарами тот самый царевич Парис.

В тот самый день, когда он сходил на берег, я как раз был в Спарте по поручению Агамемнона, — о котором непременно поведаю тебе после, — и тогда-то впервые увидел его... Да, скажу я тебе, Профоенор, нам, данайцам, никогда не сравниться с ионийцами в изяществе! У нас — как? Насколько ты силен как воин — настолько ты и хорош. Потом женился — и все дела: можно уже и бороду не подстригать, и пить неразбавленное вино, и слуг осыпать солдатской бранью. Таким и стал тотчас после женитьбы Менелай.

Нет, ионийцы — иные! У них победа в любви — большая доблесть, нежели победа в бою. И хорош ты лишь настолько, насколько можешь усладить свою возлюбленную. Оттого изящество почитается у них выше силы, и всегда благоухают они лучшими маслами, и волосы у них всегда завиты, и одежда из лучших тканей, доставляемых финикийцами.

Вот таким, утонченным, благоухающим, в роскошных одеждах, с вьющимися волосами, и сошел тогда на берег троянский царевич Парис... И какими глазами он взглянул в первый же миг на Елену!.. И какими глазами взглянула в этот миг на него она!.. Не я один — боюсь, что все в то мгновение почувствовали: ах, не кончится это добром!

Все — кроме, наверно, одного только Менелая, ибо, скажу тебе по правде, между нами, — в отличие от своего брата Агамемнона, был новоиспеченный царь спартанский не больно-то далек умом...

И потом уже, когда они от моря уже прибыли в Спарту, я видел, видел!.. Видел, как царица Елена украдкой коснулась рукою Парисовой руки!.. И так же украдкой он сжал ее пальцы своей рукой!..

Но что с него, с юноши, взять, если даже старый и многомудрый Тесей когда-то не устоял перед ней!.. Не знаю, видел ли все это кто-нибудь, кроме меня, но, помню, я в тот миг подумал: "Боги, боги! Быть скоро большой войне!"

А самое печальное, мой милый Профоенор, то, что предвестником этой войны был ни кто иной, как я, с того мига я это уже твердо знал... Да, да, я, — так уж было определено нашим царем!

Помнишь, я говорил, что находился тогда в Спарте с поручением от Агамемнона? Поручение это было таково: не сразу по прибытии Париса, а непременно лишь на второй день, передать Менелаю, что его брат, царь микенский, ожидает его у себя для спешных переговоров, судьбоносных для всего ахейского мира. Стало быть, Агамемнон хотел, чтобы Менелай надолго оставил свою красавицу-жену услаждать этого ионийского прелестника!.. Боги, боги!..

В первый день в честь гостя Менелай закатил роскошный пир. Я там тоже был как посланец Агамемнона и помню: Парис почти не ел, не пил, не слышал, что ему говорят, сидел мрачный, задумчивый. Может, он клял про себя злую судьбу, которая не свела его с Еленою раньше, а может, уже начинал вынашивать свой дерзкий замысел, противный воле богов...