Агуглу (Тайна африканского леса) - [23]

— Когда умирает Каа, — старательно объяснял Фои, — его жены приводятся к могиле, вокруг которой, под крики, вопли и хлопанье рук, они пускаются в неистовую пляску. Они кружатся без устали в продолжении долгих часов. Наконец, наступает минута, когда несчастные, уже ранее парализованные ужасом, одна за другой в изнеможении валятся с ног. По мере того, как они падают, их хватают, запрокидывают им голову и закалывают. Их трепещущие тела складывают в кучу около трупа Каа, затем сверху наваливают протухшие съестные припасы, ломаное оружие и предварительно разбитую домашнюю утварь.

— Зачем же ее разбивают, Фои?

Он мне отвечает с простодушной логикой:

— Если Каа умер, на что ему свежая пища, новое оружие и целая посуда?

Подобное рассуждение указывает на просыпающееся сознание. И Фои часто подтверждает это на деле. Вот, например, осколком кремня он старается награвировать что-то на куске дерева. Линии, начертанные его неопытной рукой, глубоки. Гравер хотел изобразить силуэт дикого барана, часто встречающегося на этих высотах, и точно воспроизвел его существенные черты: схватил даже обычную позу этого жвачного животного, когда оно отдыхает, прислонясь спиной к стволу дерева. Недолго думая, Фои решительным ударом кремня начинает кромсать дерево, стараясь придать ему вид толстой дубины. Каждый удар портит рисунок, выполнявшийся с таким терпением. Рога животного, конец хвоста, профиль его морды, так естественно наклонившейся к земле, — все эти подробности, в которых таилась жизнь, понемногу исчезают. Фои не сумел соразмерить свои удары и душа рисунка пропала.

Фои остался ребенком; у него впечатлительный и непосредственный характер. Его волнуют безотчетные желания и осаждают неясные страхи. Он, например, опасается сообщать свое имя, полагая, что другой, узнав его имя, может этим самым получить таинственную власть над ним. Боюсь, что Фои первым додумается до всяких смутных страхов о загробной жизни. Близок момент, когда он высечет из камня первого идола.

Но пока заботы подобного рода не тревожат Агуглу. Они не думают о будущей жизни, не думают даже о завтрашнем дне. Никакой предусмотрительности! Они живут изо дня в день и охотятся только тогда, когда их к этому принуждает голод. А сезон бездождия кончается и ливни скоро повлекут за собою оскудение запасов.

Самцы уже беспокоятся и волнуются. Крупная дичь, предупрежденная своим инстинктом, покинула высокие плоскогорья, которые, благодаря разлившимся потокам, скоро сделаются непроходимыми. Охотники приносят только очень незначительную добычу. Вчера к ночи Мур и Нау вернулись с охоты, измученные бесполезным хождением, с блестящими от досады и гнева глазами.

Когда они вошли в грот, Муни бросила на меня тревожный взгляд. Без сомнения, перед ее глазами промелькнуло что-то виденное ею раньше, потому что она провела несколько раз рукой по векам, как бы отгоняя тяжелое воспоминание. Наконец, она решилась прервать молчание. Склонившись щекой на сложенные руки, она начала делиться воспоминаниями о пережитых ужасных часах. Отрывистыми словами она рассказывала о бесчисленных драмах, заливающих кровью пещеры, когда изголодавшиеся самцы остаются несколько дней лишенными пищи. Вихрь безумия потрясает горы. Желание поесть мяса возбуждает страсти. Даже самых мирных охватывает ярость. С пеной у рта, с налившимися кровью глазами, они выпрямляются, сжав кулаки; всякая жалость исчезает. Больные, калеки и слабые являются первыми жертвами безумия: здесь убивают ребенка, там привязывают к столбу пленника и разрубают его на части; или же, наконец, самцы устроив из палки, прилаженной к шее жертвы, нечто вроде рычага, душат свою самку, чтобы избегнуть потери хоть капли крови.

Я слушал, холодея от ужаса. Сумерки окрашивали только часть неба, развернувшуюся багровой полосой. Природа купалась в розовом воздухе, как будто чья-то чудесная рука рассыпала повсюду персиковые цветы. Со всех концов, раздавались уже вопли и испуганные птицы стрелой проносились по небу.

Чтобы отвратить последствия голода, я решил попытаться произвести опыт.

В это время года мириады рыб, опустившихся на дно спокойных вод для метания икры, поднимаются вверх и бесчисленными сплошными массами плывут по течению потоков, иногда в продолжение нескольких часов сряду. Агуглу, располагающие только грубо сплетенной из травы корзиной, ловят их в большом количестве. Какой же удивительный улов можно было бы получить, применяя другие орудия! Почему, например, не прибегнуть к плодам дерева «nette», оболочка которых, намоченная в воде с каменной солью, даст очень сильный дурманящий яд? Нескольких капель этого яда, часто применяемого черными, достаточно для оглушения самых крупных рыб, при чем мясо их не портится и остается съедобным.

Я заручился содействием Фои, Сао и Муни.

Когда мы отправились на ловлю, солнце начинало окрашивать водяные пары над потоками, и золотистый пепел окутывал лес. Дорога, спускающаяся в долину, одна из самых крутых. Но мои глаза уже привыкли смотреть с высоты и я больше не испытывал головокружения. Тем не менее, иногда мой шаг колебался и в наиболее опасных местах Фои должен был меня поддерживать.