Агнесса среди волков - [3]

Больше всего я любила проводить здесь зимние вечера, когда сумерки наступали еще днем и приятная полумгла окутывала все дальние закутки. Я не боюсь темноты, с детства воспринимаю мрак как защиту от злых людей и недобрых духов. Научные сотрудники уходили домой рано, и мне казалось, что весь особняк, со всеми его темными комнатами, зигзагообразными переходами, которые язык не поворачивался назвать коридорами, и узкими скрипучими лестницами, ведущими то ли на третий этаж, то ли на чердак, принадлежит мне и я здесь одна. Конечно, это было не так — в здании оставались дежурные, в звукоизолированных камерах на первом этаже какие-нибудь отчаянные экспериментаторы продолжали свои опыты, но мне это не мешало. Собственно говоря, я оставалась для того, чтобы не болтаться на улице до начала лекций на Моховой и позаниматься — спешить мне было некуда, но на самом деле меня манил таинственный полумрак, и я бродила по пустынным этажам, переходя из одного холла в другую проходную комнату, поднималась и спускалась по рассохшимся лестницам, представляя себе, что я — дочь большого семейства, когда-то обитавшего здесь, и выдумывая биографии привидевшихся мне людей, которые порой казались более реальными, чем окружавшие живые современники.

Теперь забор починили и покрасили в ярко-зеленый цвет, фасад подновили, но душа дома осталась, и я по-прежнему его люблю. Собственно говоря, я могла бы здесь проводить все рабочее время каждый божий день, и тогда не пришлось бы думать о деньгах, но на это я никогда не соглашусь — слишком мне дорога с таким трудом завоеванная свобода.

Открыв отделанную под старину дверь, я кивнула вахтеру, погруженному в чтение какого-то журнала и не поднявшему головы (вахтера держали лишь для видимости, из глубины холла меня внимательно оглядели два охранника в пятнистой маскировочной одежде и, узнав, пропустили без звука), и быстро поднялась на второй этаж. Там повернула налево, еще раз налево, поднялась на пол-этажа и оказалась перед дверью, на которой мерцала табличка с крупными буквами АО «КОМ ПИК», такая же, как у парадного подъезда, а чуть пониже надпись — «Ю.А. Ивлев, Генеральный директор». Я толкнула ее и вошла в приемную, где за столом, заставленным телефонами, пишущей машинкой, клавиатурой и двумя мониторами и заваленным ворохом бумаг, восседала новая секретарша — я с ней почти не была знакома.

— Привет, Мила. Юрий у себя?

— Здравствуйте, Агнесса Владимировна, — произнесла она, делая акцент на отчестве, как будто подчеркивая мой возраст, давно, по ее мнению, переваливший за ту грань, когда женщина еще может на что-то рассчитывать. — Я узнаю, свободен ли он.

Я взглянула на нее с некоторым интересом, отметив про себя и пустой взгляд круглых глаз на хорошеньком личике с пухлыми губками, и деловой костюм с претензией на нечто большее, и туфельки с блестками — туфельки явно не из той оперы, как будто они попали сюда из бальной залы. Она была очень похожа на девушку из известной рекламы — ту, которой молодой человек долго объясняет суть одной деловой операции, а потом спрашивает, поняла ли она, на что красотка отвечает: «Не-а».

Она взялась за трубку внутреннего телефона, но тут открылась дверь кабинета и появился Юрий. Он расплылся в улыбке и, обняв меня, затащил внутрь.

Мы с Юрием не родные, а двоюродные, но так близки, что кажется, будто мы не кузены, а настоящие брат и сестра. Мы выросли фактически вместе, нас воспитывала бабушка, и я не могу вспомнить, чтобы мы с ним когда-нибудь ругались или дрались. Он на три года старше и всегда вел себя со мной именно так, как полагается старшему брату, и при этом никогда не доводил меня до слез. Зато мне хорошо помнится, как я ревела, когда он расшибался до крови — а такое случалось с ним часто, потому что он был по натуре искателем приключений, а я, само собой разумеется, принимала активное участие в его выходках. И сейчас мне приятно вспомнить, как замечательно скакать верхом на баране, воображая себя индейцем, или какое счастье испытываешь, перелетев через речку на тарзанке и промокнув при этом только до пояса. В детстве мы были два сапога пара, и он ласково прозвал меня «авантюристочкой». В память о тех счастливых днях нашего детства я ношу на безымянном пальце правой руки кольцо с авантюрином, которое Юрик подарил мне на восемнадцатилетие. Впрочем, зеленый камень из амазонской сельвы говорит не только о юношеских увлечениях — я и сейчас в душе авантюристка, да и Юрий любит рисковать не меньше, чем в детстве, только область применения сил теперь у него другая — он увлечен бизнесом так же, как увлекали его проказы и буйные игры в школьные годы или байдарочные походы и горные маршруты в студенческой юности.

Мы с ним совсем не похожи — я многие черты своей внешности унаследовала от матери, в которой смешалась украинская, румынская и еврейская кровь, к тому же в детстве и юности я отличалась склонностью к полноте, так что меня даже называли «Пышечкой»; Юрик же поджар, долговяз, худ, со светлыми волосами и таким курносым носом, что самый ярый патриот не смог бы приписать ему происхождение от Богом избранного народа — а есть, есть у нас с ним такая общая прабабушка родом из Одессы! Наши с ним отношения всегда давали и дают много пищи для пересудов — еще бы, люди, которые живут на ножах с родными братьями и сестрами, не могут себе представить, как можно так обожать родственников дальних, если, конечно, тут действительно родственные связи, а не нечто совсем другое… Тут голос «доброжелателя» обычно понижается до шепота, и выразительная мимика досказывает то, чего не в силах выговорить язык… Но мы с братом только смеемся над этими блюстителями морали, и их грязные намеки нас не раздражают, а забавляют. О нас рассказывают небылицы, нам завидуют — значит, есть чему завидовать.