Агентурная кличка — Лунь - [2]

– Она живет в Берлине. Но мы на грани развода. Кому нужен муж-инвалид?

– Да-да… – сочувственно глянул на него поверх очков глава комиссии. – Женщины сегодня так меркантильны… У вас есть гражданская профессия?

– Пожалуй, что нет.

– Ну, кроме военного дела вы что-то умеете?

– Могу быть переводчиком… Могу быть охранником… Могу быть фотографом.

– О! – ухватился главный врач госпиталя за последнее умение. – Фотограф! У меня нет лаборанта в рентген-кабинете. Вы же умеете пленки проявлять?

– Умею.

– Пойдете в лаборанты? Оклад небольшой. Но вместе с пансионом – уже что-то. К тому же всегда будете под наблюдением врачей.

Лунь благодарно кивнул. В его положении это был спасительный шанс – соломинка для утопающего во мраке нового бытия, и даже больше, чем соломинка.

– Спасибо, господин доктор, я буду стараться!

Повеселел и главврач:

– Можете жить при госпитале. В помещении для обслуживающего персонала для вас найдется койка. И питание – общегоспитальное.

Койка – нижняя, слава богу! – нашлась для новоиспеченного лаборанта в комнате-четырехместке, где жили на верхнем ярусе два санитара из морга, а внизу – помощник повара. Все трое были не пригодны к военной службе по разным причинам. Все трое не обрадовались новому жильцу-соседу, как не расположился к ним и Лунь: угрюмые, малообразованные типы, весьма неприятные в общении. Особенно раздражал его помощник повара – 40-летний эпилептик по кличке Бремзе[2]. Иногда он пытался острить и говорил про себя: «Я не Тормоз, я Медленный газ». Медленный газ всегда запаздывал с ответом на любое к нему обращение. От этого казалось, что он преисполнен к собеседнику тихого, ничем не объяснимого презрения. К тому же он донимал своих сожителей мерзким визгливым храпом. Не помогали ни ватные затычки, которые Лунь засовывал в уши, ни вторая подушка, которой он накрывал голову. По счастью, своих соседей Лунь видел только по утрам да поздно вечером, когда возвращался с работы.

Работа тоже была унылой и скучной, как и его соседи по комнате. Дни напролет он просиживал в лабораторной темени, проявляя рентгеновские снимки с перебитыми костями и раневыми каналами, выявляя тем самым следы советских пуль и осколков. Лунь не без иронии называл их про себя – «приветы с Родины». Его начальница – пожилая сухопарая врач-рентгенолог Эльза Анке – всегда торопила его со снимками, и с ее остроносого лица не сходила гримаса вечного недовольства.

Кормили в госпитальной столовой более чем скудно: пустые слизистые супы из овсянки, водянистые пюре с каплей рапсового масла да иногда отварная рыба неведомой свежести.

Через неделю такой жизни Лунь готов был выть от тоски. Правда, благодаря госпиталю Лунь обзавелся кое-каким имуществом. Сестра-кастелянша выдала ему две смены белья, полотенце и три куска мыла. В качестве зимней одежды его снабдили старой офицерской шинелью и такой же потрепанной фуражкой без кокарды. Шинель была как нельзя кстати. И Лунь пару раз совершал в ней вылазки в город. С первого же пенсиона он приобрел небольшой фибровый чемоданчик зеленого цвета и хорошую резную трость взамен той палки с резиновым наконечником, которую ему выдала в госпитале все та же сердобольная сестра-кастелянша. Трость была вырезана из канадского клена и украшена медным набалдашником в виде орлиной лапы, сжимающей бронзовое яйцо. Заканчивалась она кабаньим копытцем из позеленевшей меди. Вещь была очень удобной, и Лунь с удовольствием бродил с ней по улицам предместья. Довольно увесистая, трость могла при случае послужить и дубинкой. Санитары-соседи долго обсуждали необычную покупку, отпуская при этом идиотские шуточки.

Большим благом было то, что Лунь мог подлечивать свою спину прямо здесь же – на работе. Напротив рентген-кабинета была массажная комната, и ему, по разрешению главврача, почти ежедневно делали массаж спины и даже подводное вытяжение. Так что к Рождеству он почувствовал себя намного лучше, чем при выписке. Тем не менее душа рвалась на свободу, и каменные своды старинного монастырского лазарета давили все сильнее и сильнее.

Выходных в госпитале не было, но однажды Лунь отпросился у своей начальницы на полдня в город. Госпиталь был обесточен после мощной английской бомбежки и рентген-кабинет бездействовал. Фрау Анке нехотя отпустила своего лаборанта до утра.

За эти неполные сутки Лунь попытался изменить свою убогую жизнь. Он облачился в мундир, надел шинель, нахлобучил великоватую фуражку, взял трость и вышел на улицу, невзирая на мерзкий зимний дождь. Известно, что одни под дождем мокнут, а другие прогуливаются. Все дело в выборе. Но Лунь выбрал нечто иное: он шел в дождь перекраивать свою судьбу. Он решился… Решился на то, чтобы нанести визит вдове майора Вебера, женщине, которую сделал вдовой – к неведомой ему Марии Вебер. Там, в тишине и темноте рентген-лаборатории, он хорошо продумал свою новую легенду и все свои дальнейшие шаги. Поскольку в Берлине у него не было ни одной знакомой души, да и во всей Германии после Вейги тоже не было ни родных, ни друзей – он и направлял свои стопы на Химмельгассе, 9, где когда-то жил принесший ему боевую удачу мундир майор Вебера.