Агентство «Томпсон и K°» - [10]

Прочитав это, Робер вскинул глаза на Сондерса, опустил их на бумагу, потом опять поднял и обвел ими вокруг, словно ожидал найти на палубе объяснение факта, ускользавшего от его понимания. Тогда он заметил Томпсона, склонившегося над машинным люком, и, по-видимому, поглощенного созерцанием шатунов и поршней.

Бросив Сондерса и Пипербома, Робер подбежал к нему и, пожалуй несколько резко, протянул ему злополучную программу.

Но Томпсон ожидал этого удара, ибо всегда был готов ко всему.

Рука его дружески скользнула под руку Робера, и с нежным усилием он увел недовольного переводчика. Можно было подумать, что это два приятеля, мирно толкующие о погоде.

Однако Робер был не из тех, кого можно поддеть на эту удочку.

– Я просил бы вас, милостивый государь, объяснить мне заявление, значащееся в вашей программе! – резко крикнул он. – Говорил ли я вам когда-либо, что владею всеми языками?

Томпсон приятно улыбался.

– Те-те-те! – тихо воскликнул он. – Это, сударь, дела!..

– Но они не могут извинить лжи, – сухо ответил Робер.

Томпсон пренебрежительно пожал плечами. Он и не думал о лжи, когда дело шло о рекламе!

– Послушайте! Полноте, сударь, на что жалуетесь вы? В сущности, смею сказать, это заявление верно. Разве вы не француз? Не профессор или учитель вы? Не учились ли во французском университете, не там ли вы получили диплом?

Томпсон упивался силой своих доводов. Он как будто сам заслушивался, оценивал себя.

Робер не был расположен начать совершенно бесполезный спор.

– Да, да, вы правы, – удовольствовался он ироническим ответом. – И я знаю также все языки. Так и быть!

– Ну что ж тут такого? Все языки. Разумеется, все «полезные» языки. Слово «полезные» действительно пропущено. Тоже, можно сказать, велика важность!

Робер знаком указал на Пипербома, издали наблюдавшего эту сцену вместе с Сондерсом. Аргумент этот остался без ответа.

Томпсон, вероятно, не счел его важным, так как ограничился тем, что щелкнул пальцами с небрежным видом. Потом, сложив губы, он беззаботно издал «пф!» и, наконец, развязно попрыгивая на каблуках, оставил на этом своего собеседника.

Робер, может быть, повел бы объяснение дальше, но случай совершенно переменил течение его мыслей. Один пассажир вышел в эту минуту из коридора и направился к нему.

Блондин, со стройной талией, со скромным и рачительным изяществом, этот господин носил отпечаток чего-то «не английского», в чем Робер не мог ошибиться. Поэтому с удовольствием, но без удивления услышал он обращение к нему на родном языке.

– Господин профессор, – сказал незнакомец со своего рода общительным добродушием, – мне указали на вас как на здешнего переводчика.

– Да, сударь.

– И так как мне, наверное, понадобится ваша помощь, когда мы будем в испанских владениях, то я и пришел в качестве соотечественника, чтобы стать под ваше специальное покровительство. Позвольте же представиться: Рожер де Сорг, поручик четвертого стрелкового батальона, в отпуске для поправления здоровья.

– Переводчик Робер Морган, всецело в вашем распоряжении, поручик.

Оба француза распрощались. Соотечественник направился на носовую часть судна, Робер же вернулся к месту, где оставил Сондерса и громадного голландца. Но Сондерс исчез, а вместе с ним и благодушный Пипербом.

Курьезный англичанин, избавившись от своего докучливого компаньона, шатался вокруг капитана Пипа, замашки которого интриговали его.

Капитан Пип, у которого, надо признать, не было недостатка в самых своеобразных уловках, имел особенно странную привычку. Если какое-нибудь чувство волновало его, горестное или радостное, и вызывало в нем то чудовищное состояние, когда люди нуждаются в близком человеке, капитан, так сказать, герметически закупоривался. Ни одно слово не срывалось с уст его. Только после известного промежутка времени, после того как в нем совершалась какая-то таинственная работа, он испытывал потребность в «родственной душе», в лоно которой мог бы излиться. Прибавим, что тогда он без труда находил эту «родственную душу», бывшую в теле на четырех лапках и всегда находившуюся в нескольких шагах от своего хозяина.

Из породы грифонов, но с сильной помесью, этот верный друг живо отзывался на кличку Артемон. Испытывал ли капитан неприятность или удовольствие, он подзывал к себе Артемона и доверял ему свои соображения.

В это утро капитан Пип, несомненно, чувствовал потребность в каком-то признании. Действительно, только Бишоп удалился, как он вдруг остановился у подножия фок-мачты и коротко кликнул:

– Артемон!

Прекрасно выдрессированный шпиц грязно-желтой масти немедленно предстал перед ним. Потом, степенно присев, он поднял на своего хозяина умные глаза, проявляя признаки самого живого внимания.

Но капитан Пип не сразу ударился в откровенность. Готовившееся сообщение еще не созрело. С минуту он оставался неподвижен, безмолвен, с нахмуренными бровями, держа Артемона в томительном неведении.

Во всяком случае, заботу, а не радость желало излить его сердце. Родственная душа не могла в том ошибиться, судя по ощетинившимся усам своего друга, по сверкающим глазам, зрачки которых расширялись от гнева.