Агент полковника Артамонова - [72]

Атанас, все такой же улыбчивый и веселый, безбоязненно открыл массивную дубовую дверь. Увидев в турецкой одежде бывшего участника русской геодезической экспедиции, радостно воскликнул:

— А, геодезист! Заходи, дружище!

И уже в доме, где на стене горела керосиновая лампа, разглядев вымокшего до нитки гостя, сказал:

— Я тебя давно жду.

— А почему моему приходу не удивляешься?

— Этот сигнал знают только два человека: русский геодезист, то есть ты, и один революционер.

— Ты и революционерам помогаешь?

— Я помогаю патриотам. А ты, коль ко мне добрался, — от капитана, начальника экспедиции. Я не уточняю, потому что догадываюсь.

Наоборот, Константину хотелось уточнить, что тот капитан уже давно полковник, возглавляет разведку русской Дунайской армии. Но сейчас Атанасу Кралеву, как считал гость, это знать не полагалось.

— У меня для русских есть важные сведения, — хозяин говорил громко, возбужденно, как будто без этих сведений русская армия многое потеряет.

— Ты в доме один? — на всякий случай поинтересовался гость.

— Один. Жена с детьми до осени уехала в Плевну, к матери. Там война их не коснется, а тут, сам понимаешь, порт, и солдатни — как мусора на свалке. К осени, может, война закончится, турки запросят перемирие…

Гость прервал:

— Плевну уже обстреливает русская артиллерия.

— А почему же тогда в Варне никто об этом ни звука? Тогда мне надо в Плевну.

— Без специального пропуска, боюсь, туда не попадешь.

— Мне хотя бы в Габрово. Там у жены родня. У нее братья — контрабандисты.

— Как и ты?

— Как и я.

Атанас в этот раз не улыбнулся, как всегда, когда разговор принимал подобную форму: хочешь — верь, хочешь — нет. Но сейчас он вдруг посуровел. Не предполагал агент и контрабандист, что война застанет жену с детьми, считай, на окраине государства. Русские, как говорили многие военные, пойдут через Балканы прямо на Константинополь. Тогда английская эскадра, стоящая на рейде Варны, поднимет якоря, уйдет охранять проливы. Уже не первое столетие Россия считает их частью своей империи. На что бы Россия ни претендовала, всегда ей поперек дороги становилась Англия.

— А сведения мои такие, — говорил Атанас ровно, тихо, уже без торжества в голосе. — Слышал я от офицеров гарнизона, что Англия и Германия скоро объявят войну России.

— И чем это подтверждается?

— Чем? Среди турецких офицеров ходят слухи, что султан, этот ослепительный, но недалекий Абдул-Гамид, намеревается снять со всех постов главнокомандующего Абдул-Керима-пашу. Офицеры гадают: он будет повешен или останется без головы? Так что будут его судить.

— За что?

— За то, что он пропустил наши, то есть русские, войска через Дунай. Как будто Дунай — это крепостные ворота: распахнул и пропустил. Добро пожаловать! А сколько там русских под огнем янычар пошло под воду? Французы пишут: не меньше трех тысяч, а германцы на тысячу уменьшили. И все это в газетах. Хотя… какая газета не врет? Одна — больше, другая — меньше. Как власть прикажет. Теперь у них одна надежда — на свои мощные укрепления.

— И много их около Варны?

— Новых — четыре. Я их тебе нарисую. О тех, что были отстроены раньше, перед войной, я сообщил в Одессу.

— А что в порту?

— Если есть желание, можешь убедиться. Пробраться, да еще турку, да еще с медалью, думаю, труда не составит. Торговцев там, как в болоте комарья. Комендант на лапу берет по-божески.

В порту мало что изменилось. Тогда, шесть лет назад, прибывшая из Одессы экспедиция капитана Артамонова сходила с корабля на малолюдную, раскаленную под палящими лучами солнца каменную пристань. Разомлевшие от зноя таможенники лениво осматривали груз, записывали в книгу оружие, недоуменно пожимали плечами: дескать, зачем геодезистам карабины? А их-то и было всего два ствола, они принадлежали стрелкам, солдатам полковника Скобелева — Антону Хоменко и Николаю Фоменко. Теперь они толковые разведчики, подчиняются полковнику Артамонову.

Пристань пестрела малиновыми фесками и серыми мундирами. Тех, разморенных зноем, мордатых и брюхатых таможенников уже не видать, всюду слышалась, чаще турецкой, английская речь — резкие окрики вперемежку с отборной руганью.

С трапа доносился грохот тяжелых армейских ботинок. У трапа солдаты строились в походные колонны, не шли, а бежали на железнодорожный вокзал, спешно грузились в приготовленные для них красные товарные вагоны — раньше в них перевозили лошадей.

У лазутчика создавалось впечатление, что турецких войск намного больше, чем русских, даже если к русским приплюсовать дружины болгарских ополченцев, румынскую армию с ее полками: линейными, доробанцев, каларашей.

Турецкое войско представляло собой внушительную силу. Но в этой силе, как опытным глазом виделось лазутчику, не хватало главного — стремления к победе.

Он, унтер-офицер русской армии, незаметно для окружающих всматривался в лица неприятельских солдат. Что это за лица — угрюмые, хмурые, с потухшими взглядами. Люди — как в полусне.

«Да, — говорил он себе, — если сосчитать, турецкого войска много, но мы, хоть и в меньшем числе, — сильнее».

Среди этих угрюмых и хмурых лиц он боялся увидеть знакомое лицо повзрослевшего сына, ставшего янычаром.