Афродита - [26]

Жрец окропил ее благовониями и покрыл накидкою, сотканной Триферою. Вместе с нею девочка и вышла из нефа через двери, ведущие в сады.

Процессия уже готовилась покинуть Храм, когда на пороге появилась еще одна женщина.

Руки у нее были пусты, и казалось, она ничего не намерена дарить богине, кроме своей красоты, ибо она была прекрасна.

О, как она была прекрасна! Волосы напоминали два золотых водопада, две огромные волны, полные золотых бликов, в которых тонуло ее лицо.

У нее был изящный носик с выразительными ноздрями, и уголки ее полных накрашенных губ были слегка округлены. Ее гибкое тело вздрагивало при каждом шаге, и тогда оживали ничем не стесненные груди и мягко колыхались бедра.

Она простерла руки, украшенные золотыми перстнями, и опустилась на камни.

Вновь запел хор. Голоса арф вздымались к потолку вместе с дымом фимиама, который жрец возжигал в серебряной курительнице.

Куртизанка медленно поднялась и сняла с пояса бронзовое зеркальце.

— Тебе, о Ночная Астарта, которая сплетает руки, и губы, и символы, напоминающие отпечатки следов лани на бледной земле Кирии, преподносит Кризи свое зеркальце. Оно повидало блеск влюбленных глаз, видело волосы, прилипшие к вискам от любовной борьбы, которая сплетает тела и руки.

Жрец положил зеркальце у ног статуи. Кризи вынула из волос гребень из красной меди — металла, символизирующего богиню.

— Тебе, Анадиомена, которая родилась из кровавой зари и бледной морской пены, тебе, повязавшей мокрые волосы лентами из зеленых водорослей, Кризи преподносит свой гребень. Он был в ее волосах, растрепанных от ревностного служения тебе, о пылкая Адониена, которая пролагает под глазами темные тени и сжимает напряженные колена.

Она протянула гребень старцу и наклонила голову, чтобы снять с себя изумрудное ожерелье.

— Тебе, о Гетера, которая избавляет от стыда стеснительных девственниц и учит их зазывно смеяться, тебе, ради которой мы продаем любовь, струящуюся из нашего чрева, Кризи преподносит свое ожерелье. Оно было даровано ей за любовь человеком, имени которого она не ведает, но каждый изумруд — это поцелуй, в котором ты жила какое-то мгновенье.

Она поклонилась, подала ожерелье жрецу и собралась было уходить, но жрец жестом остановил ее:

— Что ты хочешь от богини за все эти дары?

Кризи улыбнулась, качнула головой и ответила тихо:

— Ничего.

Затем она прошла мимо неподвижной процессии, вытащила из корзины с цветами розу и зажала ее в зубах.

Одна за другой женщины потянулись из Храма. Наконец он опустел, и двери затворились.

Деметриос остался один, затаившись в пьедестале богини. Он не пропустил ни жеста, ни слова, и когда все кончилось, еще долго сидел недвижим, снова объятый смятением — и сомнениями.

Совсем недавно казалось, что он уже излечился от вчерашнего безумия и ничто не обратит его мысли к этой странной женщине, Кризи.

Но ему казалось так, пока она вновь не появилась перед его глазами.

Женщины, о женщины! Если вы жаждете вечной любви, не покидайте того, кто любит вас! Пусть глаза его неустанно насыщаются вашею красотою!..

То, что испытал Деметриос при виде Кризи, было сродни удару кинжалом в сердце, и нечего было даже мечтать исцелить эту смертельную рану одним лишь усилием воли. Он сам себе казался рабом, прикованным цепями к колеснице триумфатора. Освободиться невозможно!

Так, сама о том не подозревая, Кризи вновь взяла его в плен.

Он заметил ее еще издалека, при входе в Храм, ибо на ней была та же золотисто-желтая накидка, что и при первой их встрече на дамбе, ночью. Она шла неторопливо, плавно покачивая бедрами, и, казалось, смотрела прямо на Деметриоса, словно догадывалась, что он скрывается за камнями.

В первый же миг он понял, что вновь принадлежит ей. Когда она сняла с пояса свое бронзовое зеркальце и на какое-то мгновение заглянула в него, словно прощаясь, взгляд ее был странно загадочен. Когда она, вынимая из волос медный гребень, подняла руку, все ее стройное тело обрисовалось под накидкой, и солнечный лучик проскользнул во влажную подмышечную впадинку. Наконец, когда она наклонилась, снимая свое изумрудное ожерелье, в вырезе ее одеяния обнажилась тенистая ложбинка меж грудей, где можно было скрыть маленький цветок, и Деметриос ощутил неодолимое желание обратиться в этот цветок, который Кризи спрячет на груди, и тогда он сможет без помех целовать ее влекущее тело. Но еще более того он возжелал здесь же, в Храме, немедленно сорвать с Кризи все одежды... И тут она заговорила.

Она говорила, и каждое ее слово причиняло ему страдание.

Белая, как мраморная статуя, украшенная золотом своих волос, она превозносила наслаждение, которое испытывала, продавая свою любовь. Она бесхитростно и бесстыдно говорила о том, что дверь ее дома открыта каждому прохожему, что ее тело принадлежит всякому, кто хорошо заплатит, а щеки ее розовеют от поцелуев молоденьких девушек. Она говорила о том, как порою устают ее глаза и губы, проданные на ночь, ее волосы, терзаемые грубыми руками, — о том, как зарабатывала на жизнь своею божественной красою.

Именно эта ее доступность волновала Деметриоса до того, что ему пришлось вцепиться в ручку маленькой дверцы, которая скрывала его убежище, чтобы не выскочить, не броситься к Кризи — и не овладеть ею тут же, на глазах жреца и куртизанок, покрывая ее пленительное тело беспощадными ударами и неистовыми поцелуями. Воистину, женщина лишь тогда неотразима, если есть за что ревновать ее!